Австро-Венгерская империя (Мир победившего империализма)

Австро-Венгерская империя

Год основания:	1867
Официальный язык:	немецкий (в Цислейтании), венгерский (в Транслейтании) и региональные языки (в национальных областях Цислейтании
Форма правления:	дуалистическая монархия
Главы государства:	см. Список монархов и Список глав правительств
Столица:	Вена (в Цислейтании) и Будапешт (в Транслейтании)
Религия:	католицизм, православие, греко-католицизм, кальвинизм, иудаизм, лютеранство и ислам
Площадь:	(1914) 676 615 км² (1920) 719 696 км²
Население:	(1930-е гг.) ~57-60 млн. чел.
Валюта:	крона

Австро-Венгерская империя – двуединая монархия (K. und k.) и многонациональное государство в Центральной Европе; реальная уния Австрии и Венгрии.

Была образована в 1867 г. благодаря компромиссу с Венгрией, в которой к тому времени существовало мощное национальное движение. В марте 1867 г. было заключено Австро-венгерское соглашение, превратившее Австрийскую империю в Австро-Венгрию. Это государство представляло собой конституционную дуалистическую монархию, разделённую на Транслейтанию (венгерскую часть) и Цислейтанию (австрийскую часть).

Включает в себя земли, населённые немцами, венграми, чехами, поляками, украинцами, сербами, хорватами, словенцами, боснийцами, румынами и итальянцами. Столица Цислейтании – Вена. Столица Транслейтании – Будапешт.

Государственная символика

Государственная символика Австро-Венгрии отличается большой сложностью и многообразием, что отражает характер и систему этого государства.

Флаг

В Австро-Венгрии сложилась сложная система флагов. Мало того, что империя была разделена на Цислейтанию и Транслейтанию, так ещё и Цислейтания подверглась федерализации в начале 1920-х гг. В результате империя имела как общий флаг, так и флаги Венгерского королевства, и «штатов» Цислейтании.

Гражданский и торговый флаг Австро-Венгрии

Флаг Цислейтании

Флаг Венгерского королевства (Транслейтании)

Общий флаг служил прежде всего торговым флагом. После проведения реформ по федерализации Цислейтании каждый её «штат» получил все атрибуты государственности – конституцию, парламент, флаг, герб и пр.

Флаг Немецкой Австрии

Флаг Королевства Богемия

Флаг Венецианского королевства

Флаг Королевства Галиции и Лодомерии

Флаг Герцогства Крайна

Флаг Герцогства Буковина

Флаг Королевства Черногории и Герцеговины

Флаг Королевства Далмация

Герб

Средний герб Австро-Венгрии

Общая символика Австро-Венгрии должна была подчёркивать равное положение Австрии и Венгрии (Цислейтании и Транслейтании) и двуединость монархии Габсбургов.

Средний герб Австро-Венгрии представлял собой Щит дважды рассечённый; в первой золотой части герб графства Габсбург: червлёный вооружённый и коронованный лазурью лев; во второй червлёной части герб Эрцгерцогства Австрия: серебряный пояс; в третьей золотой части герб герцогства Лотарингия: червлёная перевязь, обременённая тремя летящими серебряными алерионами, положенными сообразно перевязи; щит увенчан золотою королевскою короною; вокруг щита цепи Сиятельнаго ордена Золотого руна, Военного ордена Марии-Терезии, Королевского венгерского ордена святого Стефана и Австрийского ордена Леопольда с их знаками; по сторонам два бо́льших щита; в правом золотом щите герб королевств и земель, представленных в Рейхсрате: чёрный двоеглавый орёл с золотыми лапами и клювами и червлёными языками, коронованный королевскими коронами; императорский орёл держит серебряный меч с золотым эфесом и золотой же скипетр в правой лапе, и золотую державу в левой; на груди орла герб Австрийских земель: щит дважды рассечённый и трижды пересечённый с оконечностью и малым в середине щитком; в первой лазуревой части герб Королевства Галиции и Лодомерии: червлёный пояс, сопровождаемый идущим чёрным вороном вверху и тремя золотыми коронами внизу; во второй червлёной части герб Королевства Богемия: серебряный лев, вооружённый и коронованный золотом; в третьей лазуревой части герб Королевства Далмация: три оторванные золотые коронованные головы леопарда; в четвёртой золотой части герб Герцогства Верхняя и Нижняя Силезия: чёрный коронованный орёл, с серебряными глазами, золотыми клювом и лапами и червлёным языком, и с серебряною крыловою дугою, увенчанною трилистником на концах и крестом посередине; в пятой рассечённой части герб Герцогства Зальцбург: в правом золотом поле чёрный лев с червлёным вооружением; в левом червлёном поле серебряный пояс; в шестой лазуревой части герб Маркграфства Моравия: разбитый шахматно на золото и червлень коронованный орёл с серебряными глазами, золотыми клювом и лапами и червлёным языком; в седьмой серебряной части герб Княжеского графства Тироль: червлёный коронованный орёл, с серебряными глазами, золотыми клювом и лапами и червлёным языком, обременённый на крыльях изогнутою золотою дугою, увенчанною на концах трилистником; в восьмой части герб Герцогства Буковина: в рассечённом на лазурь и червлень поле чёрная голова быка, сопровождаемая тремя золотыми шестиконечными звёздами; в девятой золотой части герб провинции Босния и Герцеговина: выходящая из серебряного облака десница в червлёном одеянии, держащая серебряную саблю с золотою рукоятью; оконечность четверочастная с ещё одною оконечностью; в первой серебряной части герб Графства Форарльберг: червлёная хоругвь; во второй лазуревой части герб Маркграфства Истрия: золотой козёл с червлёными рогами и копытами; в третьей скошенной справа части герб Княжеского Графства Горица: в верхней лазуревой части золотой коронованный леопардовый лев с червлёным языком; нижнее поле пятикратно скошено слева серебром и червленью; в четвёртой части герб Княжескаго Графства Градишка: в пересечённом золотом и лазурью поле серебряный якорный крест; в пересёчнной оконечности герб Имперского Вольного города Триест: в верхней золотой части чёрный коронованный двоеглавый орёл с золотыми лапами и клювами и червлёными языками; в нижнем червлёном с серебряным поясом поле золотой лилиевидный наконечник копья; щиток пересечённый с малым в середине щитком; верхняя часть рассечённая: в правой лазуревой части герб Эрцгерцогства Нижняя Австрия: пять золотых орликов; в левой рассечённой части герб Эрцгерцогства Верхняя Австрия: в первой чёрной части золотой орёл с червлёными когтями и языком; второе поле трижды рассечено серебром и червленью; нижняя часть рассечена дважды; в первой зелёной части герб Герцогства Штирия: серебряная огнедышущая пантера с червлёными рогами и когтями; во второй серебряной части герб Герцогства Крайна: лазуревый коронованный орёл, обременённый на груди полумесяцем, шахматно разбитым в два ряда, сообразно изгибу золотом и червленью; в третьей рассечённой части герб Герцогства Каринтия: в первой золотой части три чёрных леопарда с червлёными языками; во второй червлёной части серебряный пояс; в щитке герб Эрцгерцогства Австрия: в червлёном поле серебряный пояс; главный щит, с гербом Автрийских земель, увенчан Императорскою короною; в левом с щите герб земель венгерской короны Святого Стефана: щит четверочастный с оконечностью и малым в середине щитком; в первой лазуревой части герб Королевства Далмация: три оторванные золотые коронованные головы леопарда; во второй части герб Королевства Хорватия: поле четырежды пересечено и рассечено на серебро и червлень; в третьей лазуревой части герб Королевства Славония: червлёный волнистый пояс с серебряною каймою, обременённый бегущею куницею, сопровождаемый вверху червлёною, составною из ромбов с золотою каймою, звездою о шести лучах; в четвёртой, пересечённой червлёным поясом, части герб Великого Княжества Трансильвания: в верхнем лазуревом поле возникающий чёрный орёл с золотыми глазами, клювом и червлёным языком, сопровождаемый вверху золотым солнцем справа, и серебряным полумесяцем слева; в нижнем золотом поле семь червлёных башен с чёрными воротами; оконечность рассечённая; в правой золотой части герб провинции Босния и Герцеговина: выходящая из серебряного облака десница в червлёном одеянии, держащая серебряную саблю с золотою рукоятью; в левой червлёной части герб города Фиуме с областью: чёрный двоеглавый орёл, увенчанный короною с лазуревыми инфулами, сидящий на скале и держащий лапами золотой кувшин с вытекающею из него водою; в разсечённом щитке герб Королевства Венгрия: правое поле пересечено семикратно червленью и серебром; в левом червлёном поле серебряный патриарший крест, лапчатый на концах, поставленный на золотой короне, венчающей зеленую гору о трёх вершинах; главный щит, с гербом Венгерских земель, увенчан Королевскою короною Святого Стефана; сии два больших щита щиты поддерживают золотой грифон с чёрною головою, крыльями и гривою, с золотым клювом и червлёным языком и ангел в серебряном одеянии, стоящие на золотом карнизе с девизом: «Indivisibiliter Ac Inseparabiliter», что значит «Неразделимо и Неотделимо», начертанным чернью по серебряной с золотою каймою ленте.

Малый герб Австро-Венгрии

Малый герб Австро-Венгрии представлял собой щит дважды рассечённый; в первой золотой части герб графства Габсбург: червлёный вооружённый и коронованный лазурью лев; во второй червлёной части герб Эрцгерцогства Австрия: серебряный пояс; в третьей золотой части герб герцогства Лотарингия: червлёная перевязь, обременённая тремя летящими серебряными алерионами, положенными сообразно перевязи; щит увенчан золотою королевскою короною; вокруг щита цепь Сиятельнаго ордена Золотого руна с его знаком; по сторонам два бо́льших щита; в правом золотом щите герб земель Австрийской короны: чёрный двоеглавый орёл с золотыми лапами и клювами и червлёными языками, коронованный королевскими коронами; императорский орёл держит серебряный меч с золотым эфесом и золотой же скипетр в правой лапе, и золотую державу в левой; на груди орла герб эрцгерцогства Австрия: в червлёном поле серебряный пояс; главный щит, с гербом Австрийской короны, увенчан Императорскою короною; в левом с оконечностью щите герб земель венгерской короны Святого Стефана: в рассечённом поле герб Королевства Венгрия: правое поле пересечено семикратно червленью и серебром; в левом червлёном поле серебряный патриарший крест, лапчатый на концах, поставленный на золотой короне, венчающей зеленую гору о трёх вершинах; в оконечности герб королевства Хорватия: поле четырежды пересечено и рассечено на серебро и червлень; главный щит увенчан Королевскою короною Святого Стефана; под щитами девиз «Indivisibiliter ac Inseparabiliter», что значит «Неразделимо и Неотделимо» начертанным чернью по серебряной с золотою каймою ленте.

После проведения реформ по федерализации Цислейтании каждый «штат» получил все атрибуты государственности – конституцию, парламент, флаг, герб и пр.

Средний герб Немецкой Австрии

Малый герб Немецкой Австрии

Большой герб Королевства Богемия

Малый герб Королевства Богемия

Герб Венецианского королевства

Герб Королевства Галиции и Лодомерии

Герб Герцогства Крайна

Герб Герцогства Буковина

Герб Королевства Черногории и Герцеговины

Герб Королевства Далмация

Естественно, собственная символика, использовавшаяся как внутри своей территории, так и в международных и дипломатических делах была у Венгрии.

Средний герб Венгерского королевства

Малый герб Венгерского королевства

Austro-Hungarian Empire (1867-1918) "Volkshymne-Gott erhalte Franz den Kaiser" Remake

"Gott erhalte Franz den Kaiser" - инструментальная версия

Гимн

Общепринятым гимном Австро-Венгрии является песня «Gott erhalte Franz den Kaiser» («Боже, храни императора Франца»). Музыка гимна была написана Йозефом Гайдном в 1797 г.

В империи Габсбургов не было ни государственного гимна, ни гимнов для отдельных коронных земель. Текст императорского гимна посвящен правящему императору, и поэтому после смены правителя текст песни каждый раз менялся. Такую практику можно объяснить тем, что император воспринимался даже не столько главой государства, сколько воплощением самого государства.

Гимн «Gott erhalte Franz den Kaiser» носил подчёркнуто имперский характер, поскольку был переведён на языки ряда народов империи – венгерский, чешский и польский. В связи с реформами по федерализации Цислейтании данный гимн стал ещё одним атрибутом государственности для сформированных «штатов», в связи с чем «Gott erhalte Franz den Kaiser» был переведён также на итальянский, словенский и румынский языки для того, чтобы использоваться в Венецианском королевстве, герцогстве Крайна и герцогстве Буковина соответственно.

Государственное устройство

Политический строй

Согласно договору и конституции 1867 г. обе половины государства (Цислейтания и Транслейтания) получали собственные парламенты, министерства, армии и бюджеты. После присоединения к империи Боснии она тоже получила свой сейм и бюджет. Делегации от Австрии и Венгрии поочерёдно проводили заседания в парламенте, где решались государственные вопросы. Общеимперскими учреждениями были признаны армия и министерства иностранных дел и финансов, содержавшиеся за счёт общеимперского бюджета. Действовали три императорских и королевских общих министерств (k.u.k. gemeinsame Ministerien) — Министерство императорских и королевских домов и иностранных дел (Ministerium des kaiserlichen und königlichen Hauses und des Äußern), императорское и королевское военное министерство (k.u.k. Kriegsministerium), общее финансовое министерство (gemeinsames Finanzministerium).

Здание Рейхсрата в Вене. Около 1900 г.

Возглавлял государство австрийский император, также занимавший престол Венгрии, король Богемии, Далмации, Хорватии, Славонии, Галиции и Лодомерии и Иллирии, титулярный король Иерусалима и прочие. В его руках была сосредоточена вся власть, ограниченная конституцией и парламентом. Император имел право назначать и смещать с должностей министров, но они отчитывались перед австрийским парламентом. Законодательный орган Цислейтании — Государственный Совет (Reichsrat) — состоял из палаты господ (Herrenhaus) и палаты депутатов (Abgeordnetenhaus), исполнительным органом являлось Министерство (Ministerium) во главе с министр-президентом (Ministerpräsident). В Транслейтании законодательным органом являлось Государственное собрание (Országgyűlés), состоявшее из двух палат — Палаты пэров (Főrendiház), в которую входило титулованное дворянство, и Палаты депутатов (Képviselőház), избираемой населением. Главой правительства Транслейтании являлся премьер-министр. Орган конституционного надзора — Императорский и королевский рейхсгерихт (K. k. Reichsgeruiht).

На местах власть принадлежала местным правительственным организациям, которые подчинялись вышестоящим органам. Общая численность чиновников разных родов в три раза превышала общеимперскую армию Австро-Венгрии. Все они жили за счёт государства.

Список императоров Австро-Венгрии (с 1918 г.)

№	Портрет	Имя	Супруга (и)	Правление		Связь с предшественниками
1		Карл I (1887 - ---)	Зита Бурбон-Пармская (1892 - 1989)	21 ноября 1916	---	---

Политические партии

Обширность и национальное многообразие Австро-Венгрии вывели на политическую арену империи великое множество политических партий. В каждой коронной земле у каждого народа было несколько партий различного идеологического спектра, которые как боролись между собой в рамках национальной политической жизни, так и отстаивали интересы своего народа в рамках общеимперской политики (отдельная политическая жизнь была в Цислейтании и Транслейтании). При либерализации политической жизни в начале XX в. это сыграло свою негативную роль, породив хаотизм и обструкционизм в Цислейтанском парламенте – рейхсрате. Проблему эту удалось более-менее решить лишь после Вельткрига за счёт двух факторов – 1) федерализация Цислейтании дала многим национальным партиям стимул больше сконцентрироваться на региональной политической жизни, «разгрузив» рейхсрат; 2) проведённая при министр-президенте Игнаце Зейпеле реформа рейхсрата, направленная на стимулирование укрупнения парламентских фракций путём наложения ограничений на малые партии.

В Австро-Венгрии сформировалось огромное количество различных политических партий, но в данном случае стоит выделить две особо выделяющиеся партии, действовавшие в Цислейтании:

Христианско-социальная партия (Christlichsoziale Partei, ХСП, CS) — главная партия правого фланга, самая влиятельная партия среди немцев Австрии и Судет, пользовалась наибольшим влиянием среди немцев-католиков сельских районов Австрии и Судет. Партия основана в 1893 г. Карлом Люгером. Она развилась из Христианского социального движения и Христианского социалистического клуба рабочих. Партия ориентировалась на буржуазию и клерикальных католиков, в партии было много священников, включая министр-президента Игнаца Зейпеля, возглавлявшего правительство Цислейтании в 1920-е гг. Это привлекло на сторону социал-христиан много голосов от консервативного сельского населения. С 1907 г. до 1911 г. социал-христиане были сильнейшей партией в нижней палате Рейхсрата, но потом потеряли позиции относительно Социал-демократической рабочей партии. Во время Вельткрига партия поддерживала действующее правительство, и после окончания войны стала правящей партией в Цислейтании, сохраняя главенствующее положение в 1920-е гг. и 1-ю половину 1930-х гг.

Социал-демократическая партия Австрии (Sozialdemokratische Arbeiterpartei Deutschösterreichs, SDAPDÖ, СДРПНА) — главная партия левого фланга, вторая по влиянию среди немцев и германизированных евреев Австрии и Судет, наибольшим влиянием пользовалась среди немцев городских районов Австрии и Судет. Партия была создана в 30 января 1888 г. и являлась одной из наиболее крупных в стране. В 1920-е – 1930-е гг. партия стояла на позициях австромарксизма, сложившегося под влиянием видных идеологов и политиков Карла Каутского, Карла Реннера, Отто Бауэра, Макса Адлера, Рудольфа Гильфердинга, Виктора Адлера. Значительную роль сыграла разработанная под началом Отто Бауэра Линцская программа 1926 года, в которой отразились противоречия между левым и либеральным крыльями партии.

Список глав правительств Австро-Венгрии

Список министр-президентов Цислейтании (с 1918 г.)

     Христианско-социальная партия      Социал-демократическая партия Австрии      Беспартийные

№	Портрет	Имя		В должности		Партия
1			Макс Гусарек фон Гейнлейн (1865—1935)	25 июля 1918	13 мая 1921	Христианско-социальная партия
2			Альфред Раппапорт (1868—1946)	14 мая 1921	29 июля 1921	Беспартийный
3			Игнац Зейпель (1876—1932)	29 июля 1921	16 декабря 1930	Христианско-социальная партия

Список премьер-министров Транслейтании (с 1918 г.)

     Национально-конституционная партия      Беспартийные

№	Портрет	Имя		В должности		Партия
1			Шандор Векерле (1848—1921)	27 августа 1917	26 августа 1921	Национально-конституционная партия
2			Иштван Бетлен (1874—1946)	26 августа 1921	---	Национально-конституционная партия

Административно-территориальное деление

Территории Цислейтании (красным) и Транслейтании (синим) до Вельткрига. Жёлтым цветом - Кондоминиум Боснии и Герцеговины

В политическом отношении Австро-Венгрия делилась на две части — Австрийскую Империю, управляемую с помощью Рейхсрата, и Венгерское Королевство, включавшее в себя исторические земли венгерской короны и подчинявшееся венгерскому парламенту и правительству. Неофициально эти две части назывались Цислейтания и Транслейтания соответственно. Аннексированная Австро-Венгрией в 1908 году Босния и Герцеговина не была включена ни в состав Цислейтании, ни в состав Транслейтании и управлялась особыми органами власти.

Внутреннее деление

Цислейтания (земли австрийской короны) – здесь по инициативе императора Карла I в 1919 – 1920 гг. были проведены реформы по преобразованию австрийской половины империи в федерацию равноправных национальных автономий. По итогам проведения реформы Цислейтания состояла из следующих коронных земель, обладавших статусом «штата»:

• Немецкая Австрия, центр — Вена. Включала в себя также населённые немцами части Богемии и Моравии;
• Королевство Богемия, центр — Прага;
• Венецианское королевство, центр — Венеция. Было сформировано из захваченных Австро-Венгрией по итогам Вельткрига итальянских земель, к которым присоединены принадлежавшие Габсбургам ранее Триест и Трентино;
• Королевство Далмация, центр — Сплит;
• Королевство Галиция и Лодомерия, центр — Краков (внутри него была сформирована украинская автономная область с центром в Тарнополе, которая занимала свыше половины территории Галиции);
• Королевство Черногории и Герцеговины, центр — Сараево. Было сформировано из Герцеговины, Подринья, восточной части Боснии, аннексированной Черногории и отторгнутых от Сербии территорий;
• Герцогство Буковина, центр — Сучава (Черновицы же получили статус, аналогичный статусу Вольного Города в Германии);
• Герцогство Крайна, центр — Лайбах.

Транслейтания (земли венгерской короны):

• Королевство Венгрия, центр — Будапешт (венг. Budapest);
• Королевство Хорватия и Славония, центр — Загреб. Является автономией в составе Венгрии. В 1920 г. получило большую часть Боснии);
• Город Фиуме.

Коронные земли делились на округа (bezirk) и статуарные города (statutarstadt), округа на города (stadt) и общины (gemeinde).

История

Империя в первые послевоенные годы

Победа в Вельткриге далась Австро-Венгрии слишком дорогой ценой. Империя Габсбургов не ощутила большой радости от победы – пускай она и сумела сохранить себя, послевоенный кризис был столь тяжёл, что судьба страны висела на волоске. Дунайская монархия понесла огромные потери и фактически потеряла статус великой державы. Хотя Австро-Венгрия и выстояла в Вельткриге, выстояла она при существенной поддержке Германии. И, несмотря на то, что этот фактор сыграл крайне важную и решающую роль в спасении Дунайской державы, это оказалась палка о двух концах – эффективная военная помощь союзницы имела для Австро-Венгрии труднопоправимые негативные последствия. B ходе войны неуклонно усиливалась ее зависимость от Германии. B конечном итоге монархия прочно заняла место младшего партнера кайзеровской Германии в блоке Центральных Держав, потеряв волю и способность вырваться из цепких объятий «старшего брата».

Война выжала из Австро-Венгрии все соки. Колоссальный отток трудоспособных мужчин на фронт нанес непоправимый урон хозяйственной жизни страны. В армию призвали около 8 миллионов подданных императора-короля, из которых за четыре года войны 1,2 миллиона погибли и еще 3 миллиона получили ранения. Это привело к резкому падению производства. К примеру, в 1914 г. в Австро-Венгрии было добыто 57 миллионов тонн угля, через два года — в восемь раз меньше, а в 1917 г. — всего-навсего 2,7 миллиона тонн. Правда, не все отрасли экономики пострадали так сильно, как угольная индустрия. Предприятия, получавшие военные заказы, даже процветали, как процветали и спекулянты, обогащавшиеся на трудностях военного времени. Еще до начала войны были приведены в действие параграфы Конституции, дававшие правительству право использовать непарламентские формы правления. Были распущены профсоюзы, введена цензура, фабрики поставлены под военное управление. В знак протеста против этой системы сын одного из вождей австрийских социал-демократов, Фридрих Адлер, застрелил премьер-министра Цислейтании, графа Карла Штюргка, кажется, только для того, чтобы получить возможность во время судебного процесса бросить в лицо монархии гневные обвинения. В стране начались забастовки и волнения рабочих – и это уже во время войны.

Война обострила противоречия между «половинками» империи. Венгрия была лучше обеспечена продовольствием, но не слишком охотно делилась запасами с Цислейтанией. Недостаток продуктов в городах западной части монархии ощущался уже в первые месяцы войны. Из-за нехватки мяса с мая 1915 г. в большинстве пражских ресторанов и кафе учредили два постных дня в неделю. Правительство ввело карточки на важнейшие виды товаров, установило предельно допустимые цены на большинство продуктов. Позднее особенно острой стала нехватка хлеба. Рабочие Вены под угрозой всеобщей забастовки добились указа о замораживании цен на хлеб, но избежать снижения норм выдачи по карточкам не удалось. Хотя бы продовольственных проблем австрийцы надеялись решить путём поставок зерна из оккупированной Украины, однако общий бардак, политическая нестабильность молодого государства, а также растущее сопротивление крестьян реквизициям хлеба привели к тому, что эти планы в полной мере реализовать не получилось. Дунайская империя находилась на грани голода.

Ярким событием, апогеем экономического кризиса в Австро-Венгрии стала мощнейшая забастовка, начавшаяся в январе 1918 г. на принадлежавшем компании «Austro-Daimler» заводе в Винер-Нойштадте где 4,5 тыс. рабочих выступили с протестом против сокращения продуктового рациона. Руководитель компании Фердинанд Порше встретился с министром продовольствия и попытался уладить ситуацию, но его не послушали. Вскоре забастовка охватила 700 тыс. рабочих по всей империи, что поставило Австро-Венгрию на грань экономической катастрофы – и лишь победа Германии над Францией летом 1918 г. спасла Дунайскую державу от коллапса, который при дальнейшем затягивании войны был неизбежен.

Сатирическая карта, изображающая народы Австро-Венгрии

Экономические проблемы дополнились старой бедой габсбургского государства — межнациональными трениями. Сама эта сфера, будучи «болезненным нервом» имперского организма, делала иллюзорным ощущение стабильности дунайской монархии. Практически в каждом регионе наблюдались проблемы, и эти проблемы необходимо было решать уже давно. Равновесие в подобном многонациональном государстве могло быть обеспечено только за счет гибкой и взвешенной национальной политики, поддерживающей сбалансированную иерархию народов за счет уступок, компромиссов, а также использования принципа «разделяй и властвуй». Выстроить устойчивую иерархию этносов в подобной системе достаточно сложно, однако обойтись без «ядра» в лице государство- и культурообразующего этноса (в лице австрийских немцев) оно не могло. Сложности возникли даже с государствообразующим народом империи – немцами. Зависимость Австро-Венгрии от Германии привела к тому, что немцы Дунайской монархии окончательно стали воспринимать себя в качестве главного народа державы. В апреле 1916 года группа австро-немецких политиков выступила с обращением — так называемой Пасхальной программой. В ней содержался призыв преобразовать Цислейтанию в более централизованную Австрийскую империю, от которой предлагалось отделить Галицию, Буковину и Далмацию; в Богемии и Моравии предлагалось ввести разделение между чешскими, немецкими и смешанными районами. Подразумевалось доминирование немецкого языка в административной сфере, образовании и культуре. Австро-немецкие политики добивались создания национального государства с вкраплениями чехов и словенцев, обреченных на подчиненное положение и ассимиляцию в рамках фактически конфедеративной монархии Габсбургов. Для Вены это было неприемлемым.

Если на западе империи требовали национальной автономии немцы, то на востоке приобрели остроту сразу два национальных вопроса — польский и украинский. В обоих случаях, как это часто бывало в монархии Габсбургов, внутренние проблемы тесно переплетались с внешними. После того как русские войска отступили из принадлежавшей России части Польши, практически все земли, населенные поляками, оказались под контролем Германии и Австро-Венгрии. Реальным становилось восстановление независимости Польского королевства, дружественного Центральным державам, возможно, во главе с кем-то из Гогенцоллернов или Габсбургов (наиболее вероятной кандидатурой считался эрцгерцог Стефан). В ноябре 1916 г. совместный манифест двух императоров объявил о воссоздании Польши. Однако эта страна оказалась королевством без короля и границ: ни Германия, ни Австро-Венгрия не спешили отказываться от провинций, полученных когда-то в результате разделов Речи Посполитой, а без них «возрожденная» Польша выглядела жалким обрубком. Эта и многие другие проблемы привели к тому, что вопрос о статусе Польши оставался нерешенным до конца войны.

Не менее сложной была и ситуация с украинцами. Подразделения Сечевых стрельцов в составе австро-венгерской армии пополнялись участниками украинского национального движения из Галиции и Буковины. Их политическим идеалом стало создание «соборной» Украины — государства, включающего в себя населенные украинцами земли Российской империи и Австро-Венгрии. Открыто эта цель пока что не провозглашалась – украинские деятели требовали от Вены предоставления Восточной Галиции статуса отдельной коронной земли, что давало им возможность избавиться от польского доминирования. После революции в России и провозглашения в январе 1918 г. киевской Центральной Радой независимости Украины галицийские украинцы почувствовали себя авангардом общенационального движения. Когда в 1918 г. Украина оказалась под контролем Центральных держав, между Берлином и Веной возникли расхождения относительно будущего этой страны. В Вене видели в независимой Украине союзника в борьбе с притязаниями Берлина на гегемонию в Европе. Отношение же Германии к Украине было на тот момент колониалистским: полководцев и администраторов кайзера эта территория интересовала как источник дешевого зерна, угля и прочей продукции, необходимой для продолжения войны на Западе.

Едва ли не самой главной проблемой монархии оставались чехи. Бывший депутат рейхсрата, пражский профессор Томаш Масарик, эмигрировавший во Францию, создал Чехословацкий национальный комитет, провозгласивший целью борьбу за создание независимого государства чехов и словаков. В чешских землях до 1917 г. среди местных политиков доминировал так называемый активизм — лояльность к Габсбургам при требовании широкой национальной автономии. Еще в декабре 1916 г. руководители чешского депутатского клуба в распущенном рейхсрате подписали вполне верноподданническое обращение к новому императору Карлу. Но уже через пару месяцев, когда молодой монарх объявил о начале реформ и вновь созвал парламент западной части империи, тон заявлений чешских политиков изменился. Фактически речь шла уже об измене монархическому принципу, будущее династии и империи ставилось в зависимость от того, решит ли народ сохранить прежнюю форму государственности. Во время Вельткрига Антанта всеми силами стремилась подлить масла в огонь чешской строптивости. Так, в апреле 1918 г. в Риме состоялся Съезд угнетённых народов. Место проведения выбрали не случайно: Италия, бывший участник Тройственного союза, занимала самую последовательную антигабсбургскую позицию. В заявлении съезда говорилось: «Каждый из народов считает австро-венгерскую монархию орудием германского господства и главным препятствием на пути к осуществлению своих чаяний и устремлений». Одновременно с активизацией антигабсбургских кругов происходило угасание активизма. Тем не менее, победа Центральных держав в Вельткриге вынудила чехов вести себя менее нагло. Параллельно новый австрийский император – Карл I – официально выразил готовность пойти на уступки. В октябре 1918 г. Карл I встретился с делегацией Чешского союза (объединения чешских политиков). Император заявил им: «Вы получите самостоятельность Чехии, Моравии и Силезии — при условии, что выскажетесь в пользу династии и империи». Это предложение не вызвало у чехов особого воодушевления (хотя ещё полтора года назад такое предложение было бы встречено ими с ликованием) – обещания, которыми кормила их проигравшая Антанта, всё ещё не были забыты. Однако чехи были далеко не дураками. Они удовлетворённо приняли это предложение – обещанный Антантой журавль улетал далеко в небо, и от гарантированной синицы в руках откажется только упёртый дурак. Тем не менее, вопрос ещё не был закрыт – внешне проявляя лояльность, чехи продолжали держать камень за пазухой, а Карлу I ещё только предстояло выполнить свои обещания.

В Венгерском королевстве, несмотря на брожение на населенных южными славянами землях, обстановка на первый взгляд была спокойнее. Там железной рукой правил премьер-министр Иштван Тиса. Сомнения в необходимости вступать в войну, проявленные им в июле 1914 г., уступили место убежденности в том, что сражаться следует до победного конца. Только в этом Тиса видел спасение Венгрии от буйства «славянской стихии». Венгерскую элиту в меньшей степени, чем многих деятелей в Цислейтании, пугала перспектива немецкой гегемонии в случае победы в войне Центральных держав. Мадьярские консерваторы полагали, что они скорее найдут общий язык с «пруссаками», нежели со славянскими и румынскими соотечественниками. Не удивительно, что мадьяризаторский курс венгерского правительства в годы войны стал еще более жестким. Это только радикализировало хорватское, сербское, румынское, словацкое национальные движения. Тиса тем не менее понимал то, чего не смог уразуметь император-король: пока продолжалась война, «раскачивать лодку» было слишком опасно. Преждевременная демократизация, которую с весны 1917 г. пытался осуществлять в Цислейтании молодой император, подмывала фундамент и без того уже очень хрупкого здания монархии.

По итогам Вельткрига Австро-Венгрия оказалась в серьёзной зависимости от Германии. Во время войны австро-венгерская армия (которая ещё до Вельткрига финансировалась слабее армий других великих держав) понесла такой урон, что германская поддержка стала для неё критически важной – войска германского Рейхсхеера воевали совместно с австрийцами как на Восточном, так и на Итальянском фронте. Результат не заставил себя ждать – из союзника Германии Австро-Венгрия превратилась в её слабого сателлита.

11 мая 1918 г., австрийский император отправился к германскому союзнику в Спа. Там кайзер и военные руководители Германии – Гинденбург и Людендорф – вынудили Карла подписать «Waffenbund» – соглашение о ещё более тесном военном, а в перспективе и экономическом союзе двух стран. Этот договор окончательно превращал Дунайскую монархию в слабого сателлита Германской империи. Судьба Габсбургов была решена. Победа Германии превращала Австро-Венгрию на неопределённо долгое время во второразрядную страну, отданную на откуп всемогущей союзнице.

Положение бессильного германского сателлита, в котором оказалась Австро-Венгрия, ставило империю на край пропасти. Не будет преувеличением утверждение, что в первой половине 1919 г. перспектива распада Австро-Венгрии была вполне реальной. Положение бессильного германского сателлита, в котором оказалась Дунайская империя, стала тяжёлым ударом по лояльности австрийских немцев. В рядах государствообразующего народа нашлось немало тех, кто лишился какой-либо заинтересованности в дальнейшем существовании многонациональной державы – для них естественным решением представлялось воссоединение с Германией. Для славян на некоторое время Австро-Венгрия утратила привлекательность, поскольку из противовеса немецкому влиянию она превратилась в проводника этого влияния. А тем временем Карл I отчаянно метался из стороны в сторону, в попытке сохранения империи стремясь угодить всем. Чтобы утихомирить австрийских немцев, отбив у пангерманцев охоту присоединиться к Германии (при этом сохраняя им надежду на воссоединение – вот такое вот единство и борьба противоположностей), Карл I при реализации своих реформ присоединил немецкие территории Богемии и Моравии к немецкой Австрии. При этом, понимая негативную реакцию чехов на такое, он предоставил чешской Богемии и Моравии самую широкую автономию из возможных (статус «штата»), даровав при этом такое же положение и Галиции, и Крайне, и Венецианскому королевству. Чтобы хоть как-то утихомирить разозлившихся поляков, император оставил неразделённой Галицию, но, понимая необходимость уважать права украинцев, одновременно создавая из них противовес против поляков, создал внутри Галиции украинскую автономию. Но первый год реформ давался очень тяжело. Недовольство проявляли все – чуть ли не каждый народ подходил к императорским реформам с завышенными требованиями. Страну сотрясали громогласные демонстрации и митинги. Поднимал голову радикализм – рабочие забастовки, формирование синдикалистского подполья, начало деятельности УВО в Галиции. Однако спасение пришло с самой неожиданной стороны – с той стороны, которая грозила подтолкнуть Австро-Венгрию к развалу.

Германия могла только бросить клич набравшим силу австрийским пангерманистам – и Дунайская империя в одночасье бы рухнула в небытие. Эйфория пангерманцев и ярость с паникой у славянских народов произвели бы эффект ядерного взрыва. Однако далеко не все представители германских правящих элит готовы были реализовывать заветный идеал «один Рейх, один Народ, один Кайзер» – даже самые убеждённые пангерманисты. Как оказалось – пангерманизм был неплохим способом сплотить свой народ и сформировать сильную и сплочённую группировку своих сторонников в Австрии, через которых можно было бы дёргать Габсбургов за ниточки. Но вот когда пришло удачное время воплотить свой идеал на практике… даже у самых убеждённых пангерманистов начали находиться отговорки.

Как оказалось, в рядах крайних реакционных консерваторов нашлась довольно крепкая группа тех, кто сомневался в целесообразности пангерманизма. Прежде всего это касалось закоренелых старых пруссаков, к которым примыкали и реакционные консерваторы, сплотившиеся вокруг послевоенного режима Людендорфа и Гинденбурга. Хотя многие из них были вполне себе пангерманистами, реалии противостояния оппозиции вынудили часть из них задуматься о своих идеалах. Главными оппозиционными силами были социал-демократы и партия Центра – и реализация пангерманского проекта с развалом Австро-Венгрии и присоединением её немецкой части к Германии грозила усилить позиции противников сложившегося реакционного режима. В краткосрочной перспективе это принесло бы множество политических очков и режиму, и династии Гогенцоллернов – но на более длинной дистанции реакционные консерваторы столкнулись бы с перспективой серьёзно сдать свои политические позиции. А вот главные противники режима «диктатуры военных» и реакционных консерваторов – социал-демократы и партия Центра – имели куда больше возможностей извлечь выгоду из пангерманизма, чем сами консервативно-националистические пангерманисты.

В случае реализации пангерманистской линии немецкие социал-демократы получили бы мощнейшую подпитку, тем более ценную ввиду того, что ранее их движение было ослаблено расколом на магистральную СДПГ и левую НСДПГ. Конечно, согласиться на слияние должны были австрийские социал-демократы, и у их идеологии была своя региональная специфика, связанная с характером империи, в политической жизни которой они участвовали. На протяжении долгого времени австрийские социал-демократы работали скорее на сохранение Австро-Венгерской империи, хотя и стремились они к её переводу с монархической на левую основу. Один из лидеров и главных идеологов австрийских социал-демократов Отто Бауэр еще в начале XX в. был сторонником преобразования Австро-Венгрии в «демократическое союзное государство национальностей», в котором для каждой нации должны быть созданы автономные общины с правом решения вопросов в области культуры. Бауэр, как и большинство марксистов, считал, что в будущем наций как таковых не будет, поэтому нет необходимости дробления существующих многонациональных государств (например, Австро-Венгрии) по национальному принципу.

В принципе, несмотря на то, что основные проекты австрийских социал-демократов предполагали сохранение Австро-Венгрии как многонационального государства через её коренное преобразование, определённые предпосылки для принятия ими пангерманизма через сближение с немецкими товарищами были. Этому способствовал ряд факторов. Во-первых, некоторые лидеры австрийских социал-демократов происходили из Германии (В. Адлер, Л. Хартманн, Ф. Юнг и др.). Во-вторых, для идеологии социал-демократов традиционней акцент на экономические мотивы принятия политических решений, и потому в случае, если Австро-Венгрию не спасти и её развал неизбежен, для них не было бы ничем зазорным присоединиться к соседней стране – Германии, которая была и этнически, и идеологически близкой Австрии. Для возможного аншлюса в социал-демократии были и идеологические предпосылки. Убеждение, что в крупных государствах гораздо легче бороться за социальные права населения и строить социалистическое общество, традиционно для европейской социал-демократии. Возможное объединение Австрии с Германией с этой точки зрения должно ускорить социальную революцию и привести к образованию европейского социалистического центра. Поэтому и в Австрии, и в Германии социал-демократы, пытаясь зайти на поле пангерманистов, робко намекали, что идея создания Великонемецкой республики появилась еще в годы революции 1848 – 1849 гг., и была связана с имена основоположников марксизма. Впрочем, пока что австрийские социал-демократы были склонны к сохранению Австро-Венгрии и недопущению аншлюса ввиду того, что в Германии заправляли консерваторы-реакционеры, и потому в данном случае для австрийских социал-демократов сохранение империи Габсбургов было во сто крат предпочтительнее. В свою очередь, сами германские консерваторы-реакционеры потихоньку начали смекать, что от развала державы Габсбургов и аншлюса Австрии ненавистные им социал-демократы только выиграют – а постепенное укрепление оппозиции после падения Людендорфа только сильнее подталкивало к этому осознанию. А ведь германские социал-демократы были не единственными оппозиционерами, кто выиграл бы от воплощения пангерманистских идеалов!

Как известно, Австрия была в целом католической страной, а Германская империя сформировалась вокруг протестантской Пруссии. Однако объединение Германии привело под скипетр прусского короля значительные территории, населённые католиками, которые были настроены оппозиционно к пруссакам-протестантам. Несмотря на то, что на дворе были уже 1920-е гг., ещё оставались в живых люди, заставшие политику «Культуркампфа» и помнившие о нём. И хотя «Культуркампф» остался в прошлом, главный оплот немецких католиков – партия Центра – оставалась одной из главных оппозиционных сил. Занимавшая высокие места на выборах в рейхстаг, партия Центра оказалась одной из основных сил, противостоявших «диктатуре военных». Главной опорой Центра оставалось католическое население Германии – и в случае развала Австро-Венгрии и присоединения немецкой Австрии база для партии Центра станет ещё шире.

Кроме того, необходимость отбросить пангерманские мечты и сохранить Австро-Венгрию диктовалось и внешнеполитическими обстоятельствами. Германия имела достаточно амбиций и желания, чтобы заплатить высокую цену ради сохранения своей зоны влияния в Восточной Европе, но она была не всемогуща – синдикалистов и большевиков раздавить так и не удалось. Пробританский переворот во Франции в феврале 1920 г., победа в той же Франции синдикалистов, сохранение большевистского режима в Москве – это стало неприятным и, что особо важно в условиях победной эйфории, отрезвляющим щелчком по носу. Когда левые радикалы правили в Москве и Париже – это означало, что Германия не стала владычицей мира, у неё еще были хотя и искалеченные, но непримиримые враги. В условиях наличия однозначных врагов, один из которых к тому же имел прямые границы с Рейхом, становится ясно, что чем больше у тебя союзников, и чем они крепче – тем лучше. Гражданская война в Италии 1920 – 1921 гг. и Британская революция 1922 г. только подчеркнули это.

Император Карл I инспектирует войска

Важным моментом было то, что Австро-Венгрия, даже переживая тяжелейший кризис, всё-таки нашла в себе силы на хоть какую-то интервенцию в беспокойную Италию. Хотя и тут синдикалистов задавить не получилось, но распространение Красной опухоли удалось хотя бы остановить. Не будь Австро-Венгрии и её вмешательства, ситуация на Апеннинах могла бы быть и гораздо хуже. Напротив – синдикалисты захватили не всю Италию, а в Милане и на Юге удержались два лояльных германо-австрийскому альянсу режима. Даже находясь на краю пропасти, Больной человек Европы всё же сумел худо-бедно справиться с ролью жандарма. Кураторы из Берлина не могли не заметить, что отсутствие Австро-Венгрии грозило сделать ситуацию на Апеннинах ещё более непредсказуемой – и прибавить Кайзеррейху головной боли. В Берлине возобладала точка зрения, что сохранение Австро-Венгрии будет всё же выгоднее, чем её развал и аншлюс немецкой части. Тем более, что её развал – выстрел себе в ногу не только с внешнеполитической, но и с экономической точки зрения. Это было слишком многонациональное государство со слишком гордыми и амбициозными народами, чтобы даже контролируемый распад (с аншлюсом Австрии) Дунайской державы прошёл безболезненно. Один только польско-украинский конфликт мог привести к полному бардаку, связанному с переделом земель и вопросом о воссоединении со своими национальными государствами. В свою очередь, сохранение Австро-Венгрии приносило больше плюсов, чем минусов. По итогам Вельткрига монархия Габсбургов была крепко привязана к Германии – политически и экономически. Пангерманизм можно было использовать не только для развала Дунайской империи и аншлюса Австрии – пангерманизм сформировал крепкую группу влиятельных людей, которые внимательно проследят, чтобы Габсбурги не отклонялись от курса Кайзеррейха. Даже самые независимые политики понимали, что без Германии им никак.

Во внешней политике Австро-Венгрия также не могла показать зубы. Германия сумела полностью нейтрализовать влияние своей союзницы во всех «точках интереса». Проект объединения польских земель под скипетром Габсбургов и преобразование Австро-Венгрии в Триединую монархию с треском провалился в придачу с глубокой обидой поляков на Вену, а Королевство Польское полностью ушло в орбиту Германии. Решение оставить Галицию неделимой (что означало нарушение данного ранее на международном уровне обязательства) не самым лучшим образом сказалось на отношениях Австро-Венгрии с Украиной, чем также воспользовалась Германия. По своей сути, Австро-Венгрия уступила Германии всю Восточную Европу.

На экономическом фронте дела у Австро-Венгрии обстояли далеко не так тоскливо – у неё хватало корпораций, способных показать зубки (из которых можно выделить «Шкоду» и «Штайр»). Чешская и австрийская промышленность была вполне конкурентоспособна для того, чтобы выжить под германским давлением, но, несмотря на это, немецкие корпорации уверенно играли на австрийском поле. Порой австро-венгерские компании выступали даже не столько как конкурент, а как нечто вроде партнёра или производителя по лицензии. Хотя и не поглотив экономику Дунайской державы, германский капитал вполне себе запустил туда свои руки.

В этих условиях Австро-Венгрии было необходимо обновление – и император Карл I предпринял попытку подлатать обветшалое здание монархии.

Национально-административные реформы

Новый монарх Карл I вступал на престол в неблагоприятной психологической атмосфере. О том, что перемены неизбежны, свидетельствовала даже церемония императорских похорон. Вопреки традиционному протоколу новый монарх шел за гробом предшественника не в одиночестве, а вместе с супругой, закутанной в траурное одеяние с густой черной вуалью, и наследником, маленьким эрцгерцогом Отто. Тот момент был особенным, хотя большинство людей не чувствовало этого. Вместе с Францем-Иосифом уходила старая эпоха. Приходила новая эпоха с новыми вызовами, и молодой император, намеренный реформировать обветшалую Дунайскую державу, воплощал в себе одновременно надежду и тревогу.

Император Австро-Венгрии Карл I Габсбург

Австро-Венгрия нуждалась в реформах. Вельткриг вместе с закономерными вызовами XX в. наглядно продемонстрировали, что рост национализма и центробежных тенденций – это не шутки, особенно когда численность государствообразующего народа составляла меньше четверти населения империи. С этим всем нужно было что-то делать – и срочно! Но был и обоснованный страх – слишком была велика вероятность, что даже самые правильные реформы окажутся разрушительными и выпустят джинна из бутылки. В то же время во время Вельткрига Карл I раздал слишком много обещаний другим народам, чтобы правительство могло игнорировать необходимость преобразований. Проводить реформы было опасно, но оставлять всё как есть – ещё опаснее. И хотя соблазн опустить руки и ничего не делать был велик, всё же Карл I принял решение вступить на путь реформ. Победа Центральных держав в Вельткриге давала шанс на народное воодушевление, которое позволит смягчить накопившиеся противоречия и создать столь необходимое «окно возможностей». В то же время это «окно возможностей» было очень узким, а обстановка, в которой предстояло проводить преобразования, оставалась очень сложной – Дунайской монархии предстояло пройти через тяжелейший послевоенный кризис. Действовать нужно было немедленно. Сама обстановка в империи говорила о том, что нужно срочно что-то делать, пока не стало слишком поздно (если уже не стало слишком поздно). К третьему году войны многонациональная Австро-Венгерская империя ощутила внутреннюю слабость и тенденции к децентрализации. Волна забастовок прокатилась по всем ее регионам. Восстания в феврале 1918 г. были подавлены с трудом. В мае началась новая волна массовых демонстраций. Все и всё буквально кричали: «Так, как было раньше, больше продолжаться не может!».

Антиправительственная демонстрация в Богемии

Карл I понимал необходимость в реформах, и уже начинал продумывать выход из положения. Важной опорой в его планах был проект Соединённых штатов Великой Австрии, сторонником которого был погибший кронпринц эрцгерцог Франц Фердинанд. Ещё до войны Карл I поддерживал тесный контакт с Францем Фердинандом. У Карла не было собственного аппарата помощников, поэтому он сотрудничал с окружением своего дяди. Он интересовался политическими идеями Франца Фердинанда, и надеялся реализовать его планы, хотя заниматься реформами по этим концепциям стоило гораздо раньше.

16 октября 1916 г. вскоре после заключения перемирия, завершившего Вельткриг победой Центральных держав, император Австро-Венгрии Карл I издал манифест «Моим верным австрийским народам» (в историю этот документ вошел как Völkermanifest – «Манифест о народах»). В нём провозглашалось:

”

Австрия должна стать, в соответствии с желаниями ее народов, государством федеративным, где каждая народность образует собственное государство на территории, которую населяет... Этот новый порядок, который никоим образом не нарушает целостность земель святой короны Венгерской, должен принести каждому национальному государству самостоятельность: в то же время он будет охранять их общие интересы... К народам, на чьем самоопределении будет основана новая империя, обращаюсь я — дабы участвовали в сем великом деле посредством национальных советов, которые, будучи составлены из депутатов от каждого народа, должны представлять интересы оных народов в их отношениях между собой и с моим правительством. Да выйдет наше Отечество... из военных бурь как союз свободных народов.

“

Манифест Карла I дал надежду многим народам империи на расширение своей автономии – многие восприняли это как вполне достойную награду за пролитую во время Вельткрига кровь. Манифест вызвал в целом положительную реакцию у венгров, чехов, поляков и словенцев, обещания Карла I с надеждой были восприняты галицкими украинцами. Однако в манифесте было одно слабое место… Реально надеяться на автономию могли только народы, проживавшие на территории Цислейтании. Действие манифеста не распространялось на Венгрию: Карл, верный королевской присяге, не решился пойти на федерализацию Венгерского королевства. Это было негативно воспринято сербами и хорватами, словаками, а также трансильванскими румынами, которые испытывали давление со стороны венгров, проводивших политику мадьяризации. В оппозиции к Габсбургам остались итальянцы, количество которых в империи только увеличилось в связи с присоединением к Дунайской державе Венето.

Подразделение Тирольских стрелков встречает императора Карла I и его жену Зиту на вокзале в Боцене (Трентино)

Тем не менее, правительство Карла I приступило к реформам в Цислейтании. Прежде всего была проведена административная реформа, постаравшаяся посильнее учесть этнические границы внутри империи, и направленная на создание адекватных условий для функционирования обещанных национальных советов. Реализация реформы началась в августе 1919 г. и её полная реализация заняла в районе полутора-двух лет. Цислейтания была разделена на несколько автономных земель, при определении границ которых авторы реформы постарались посильнее ориентироваться на проект Соединённых штатов Великой Австрии. Каждый созданный штат имел собственный парламент (на основе тех самых провозглашённых в Манифесте национальных советов) и конституцию. Стоит при этом отметить, что в плане границ между «штатами» ввиду ряда нюансов от изначального проекта Франца Фердинанда был ряд отличий.

Германские части Богемии и Моравии (в общем, Судетская область) получали не статус «штатов», а стали частью Немецкой Австрии, впрочем, образовывая в её составе автономные регионы (то есть, там законодательно обязались уважать права чешского населения). А вот Чехия становилась полноценным «штатом» этой федерации в Цислейтании, получая свой собственный парламент, конституцию и полную национальную автономию под главенством самих чехов. Эти территории составили официальные административные границы Королевства Богемии и Моравии, которое обладало широкой автономией и национальными привилегиями.

Без лишних проблем, разделений и территориальных потерь было оформлено в полноценный «штат» Герцогство Крайна, в состав которого вошли также те территории Цислейтании, которые были населены хорватами.

Итальянский вопрос пришлось решать по-серьёзному позже, после того, как «Мир с Честью» окончательно определил границы в Италии. В конечном итоге области Трентино, Триеста и Венето были объединены в Венецианское королевство, которое также получило статус «штата» со всеми полагающимися правами и привилегиями. Королевство Галиции и Лодомерии получило статус «штата», но оно так и не было толком разделено на польскую и украинскую части – вместо этого Центр дал директиву, чтобы Восточная Галиция получила статус региональной автономии в составе коронной земли. Всем «штатам» Цислейтании были дарованы конституции, права и привилегии, широкая национально-культурная автономия.

Особым случаем были территории Боснии и Герцеговины, а также Черногории, которая была аннексирована Австро-Венгрией по итогам Вельткрига. Часть этих территорий была передана Транслейтании, а из оставшихся сформировано особое Королевство Черногории и Герцеговины (в 1924 г. там было создано внутреннее административное деление для хорватов, боснийцев и сербов), которое получило статус «штата».

В целом реформа, проведённая во вполне либеральном духе, позволила во многом стабилизировать обстановку в империи, расколоть многие национальные движения и хотя бы частично поднять доверие хотя бы части неимперских народов к власти Габсбургов. Однако во многих регионах реформа не была доведена до конца в силу разных причин, как уважительных, так и не очень. Но тем народам, которые были обделены милостью императора, было не легче от того, были ли причины уважительными или нет. Им не нравилось то, что одни народы получили привилегии, а они нет, хотя сами были не менее многочисленны, чем те, кто получил конституцию. Они резонно заявляли, что реформы должны нести народам империи равноправие, а не возвышать «императорских любимчиков». Но и среди тех, кто получил обещанное формой мере, находились и те, кто воротил нос, брезгливо ворча, что реформы – это «жалкие подачки», и для реального удовлетворения чаяний всех народов необходимо «нечто большее». Всё это показывало, что проведённые реформы, ещё лет тридцать назад вызвавшие бы всеобщее ликование, были явно запоздалыми – страна была уже не та и народы не те. Уже проведённые реформы были недостаточно глубокими, чтобы можно было быть спокойным за судьбу державы, но и углублять их дальше тоже было очень опасно. Отсутствие реформ грозило погубить империю, но и их проведение тоже могло закончиться развалом державы! Австро-Венгрия оказалась в положении человека, сидящего в болоте посреди поля, усеянного граблями, скрытыми высокой травой. Чтобы выбраться из болота на свободу, нужно было идти через поле, где каждый шаг грозил ударом граблей по лбу. Болото же было уютным, но оставаться в нём нельзя – гарантированно утонешь. Было очевидно – спасение империи становилось очень сложной задачей.

Сама реализация реформы, предусматривавшая превращение коронных земель в национально-административные единицы (а некоторые ещё и с внутренними автономиями) не разделялась многими представителями влиятельных кругов австрийских немцев, венгров, поляков, чехов, твердо выступавших за неделимость своих территорий. В отличие от элит, средние слои большинства народов Цислейтании восприняли реформу Карла I более позитивно (то есть, вполне удовлетворённо), но всё равно хватало тех, кто считал, что можно было получить гораздо больше. В каждом регионе империи сложилась своя специфика, влиявшая на лояльность элит и населения, отражавшаяся на их чаяниях и требованиях. И центральной власти, если она не желала развала империи, приходилось разбираться почти что с каждым из них.

Регионы Австро-Венгрии в «Золотые Двадцатые»

Богемия в 1920-е гг.

Одной из самых актуальных и важных территорий в империи были земли, населённые чехами. Чехи были славянским народом, а также народом историческим. Благодаря исторической памяти, многолетней историографической продукции, а также стихийной национальной мифологизации воспоминания о средневековом чешском государстве постоянно противопоставлялись в начале XX в. тогдашнему положению этого народа. В 1910 г. в Чехии, Моравии и Силезии проживало более 6 млн чехов. Годовой прирост населения составлял более 1%. Чехи насчитывали в Богемии 63%, в Моравии – 72%, а в Силезии – 24% населения. В общей же численности населения Цислейтании доля чехов составляла 23%. Чехи были представлены во всех профессиональных группах, за исключением оптовой торговли. К началу века 93,7% этнических чехов были грамотными. Им принадлежало несколько тысяч общеобразовательных и более ста средних школ, один университет, Академия наук, основанная меценатом Йозефом Главкой; в их распоряжении находились два утраквистских технических вуза в Праге и в Брно. Также они создали две превосходные энциклопедии. Одним словом, жили богатой общественной и культурной жизнью. Все эти факты свидетельствуют об успешной культурной эмансипации населения империи. У чехов были собственные политические представители. Но для полного воплощения эмансипационных устремлений им не хватало только возможности совершенно самостоятельно и в полной мере принимать решения о собственной судьбе, другими словами – чехи в начале XX в. были обычным европейским народом с полным культурным, политическим и экономическим багажом, но они не были государствообразующей нацией. Пикантной особенностью было высокое экономическое развитие Чехии, которая обладала мощной промышленностью и фактически являлась «мастерской империи», что также прибавляло веских аргументов в пользу того, что Габсбурги обязаны уважать этот народ. Чехия была экономически вполне «автономна» и вполне могла обойтись без остальной империи, а потому с особой силой и раздражением требовала автономии не только культурной, но и политической.

Во время Вельткрига нарыв начал вскрываться. Страны Антанты открыто призывали чехов и вообще проживавших в империи славян к восстанию против Габсбургов, в чём активно усердствовала Россия, намеренная стать лидером славянских народов. Тем не менее, несмотря на успешное формирование Чехословацкого корпуса на стороне России, несмотря на то, что чешские солдаты совершенно не горели желанием воевать против России, на начальном этапе чешская фронда ещё не была по-серьёзному заметной. Вплоть до весны 1917 г. приоритет в антиавстрийском движении принадлежал заграничному центру сопротивления во главе с Томашем Масариком. Чешское общество продолжало занимать выжидательную позицию.

Лишь в 1917 г. и в первой половине 1918 г. после революционных событий в России и радикализации внутренней обстановки в Австрии ситуация стала меняться. Рубежным событием здесь стало принятие усилиями чешского культурного фронта Манифеста чешских писателей от 17 мая 1917 г. В Манифесте чешские писатели в решительной форме обратились к чешским депутатам, заседавшим в австрийском рейхсрате, с требованием, чтобы те как следует отстаивали национальные права чешского народа и считались впредь с его волей. В Манифесте говорилось:

”

Мы обращаемся к вам, и имеем не только право, но и обязанность выступать от имени всего народа, поскольку тот пока высказаться не имеет возможности.

“

И вот с весны 1917 г. прежнее чувство страха постепенно исчезало, чешские земли духовно преображались. Многочисленные резолюции, постановления и письма простых людей приходили на адрес загородного дома писателя Алоиса Ирасека – одного из ведущих авторов Манифеста. Ирасека буквально засыпали письмами изо всех чешских и моравских уголков. Таким образом, была продемонстрирована готовность большинства чешского населения (а не только подписантов из кругов чешской науки и культуры, общественных деятелей и предпринимателей, которых насчитывалось более двухсот) поддержать программу чешского национального самоопределения. Манифест писателей заявлял, что чешский народ вправе сам определять, кого наделять парламентскими мандатами, и требовал осуществления на практике защиты избирательных прав простого населения. В тексте Манифеста впервые употреблялся завуалированный термин «права чехославянского народа» (вместо «чехословацкого»), причем тем самым подразумевались права братского словацкого народа. В Манифесте делался упор на том, чтобы чешские политики выступили более решительно.

Манифест заключал:

”

И ныне, и впредь на вас, уважаемые господа, как представителей чешского народа будут обращены все взоры, и совершенно очевидно, что от вас требуют… Европа сегодняшняя и будущая – это Европа демократическая, Европа равноправных и свободных народов. Народ требует от вас быть заодно с народом в этот важный исторический момент, помните об обязанностях перед своим народом.

“

Чешская демонстрация в Праге

Чешские депутаты 30 мая 1917 г. выступили с парламентским заявлением, в котором выдвигали требование преобразования Монархии в государство свободных и равноправных народов. Хотя заявление депутатов ещё не означало полного расхождения с австрийской монархией, но это уже был существенный сдвиг в концепции государственно-правового устройства Чешских земель. Считается, что история подготовки нашумевшего и поддержанного широкой общественностью Манифеста чешских писателей проходила не без ведома и не без связи с заграничным движением сопротивления во главе с Масариком. Это создавало определённые риски, но вплоть до весны-лета 1918 г. наиболее радикальные представители чешского движения считали, что Центральные державы обречены, и игра стоит свеч.

Однако победа Германии заставила многие голоса притихнуть. Некоторые даже всерьёз опасались репрессий. Действительно, во время войны под предлогом тотальной мобилизации всех сил в Австро-Венгрии был установлен весьма жёсткий полицейский режим. Многие эмигранты, открыто работавшие на достижение независимости Чехии, вполне закономерно расценили, что рассчитывать на милость им не стоит, и приняли решение не возвращаться на родину – например, Томаш Масарик так и остался в США. Тем не менее, Карл I, даже в силу своего характера, понимал – насильно мил не будешь. С окончанием отчаянных времён отпала необходимость в отчаянных мерах, и пора было приступать к реформированию обветшалой империи и налаживанию подпорченных (и в ряде случаев весьма сильно) отношений с народами державы.

Земли, переданные Богемии (голубым) и отошедшие Австрии (красным) в рамках национально-административных реформ Карла I

Начатые в 1919 г. реформы стали важным шагом в деле преодоления чешской фронды, хотя этот шаг давался с большим трудом – было велико сопротивление как со стороны немцев, так и чехов. Многие представители политической и особенно культурной элиты, ещё не отвыкнув от чувства близости независимости, пытались воротить нос – то одно им не так, то другое не эдак. Ввиду того, что проведённые Карлом I реформы были в политической сфере очень даже либеральными, они реагировали прежде всего на «довоенные» чаяния народов империи. Так что одним из мотивов претензий «непримиримых» было: «Война изменила всё – и народам империи нужно нечто большее, чем просто широкая автономия». Что же это было за нечто большее? Как правило, «непримиримые» были не особо точны в формулировках. Чаще всего в списке претензий одной из наиболее заметных тем был вопрос о границах. «Непримиримым» не понравилось то, что населённые немцами части Богемии и Моравии в Судетской области (несмотря на их статус автономии и провозглашение уважения к правам местных чехов) отошли Немецкой Австрии – они настаивали на том, чтобы Чешское королевство было установлено в его «исторических границах» – то есть, вместе с немецкими частями Богемии и Моравии. Хотя протест проходил в спокойной форме – прежде всего в виде парламентской, газетной и университетской говорильни, но это всё же имело свой негативный эффект, создавая образ хрупкости реформам Карла I, порождая скепсис к ним не только среди чехов, но и среди других народов, и самих немцев. Однако оказалось, что время работало на Габсбургов. Претензии чешских лидеров на «историческую Богемию» были лишь симулякром, и они не имели массовой базы даже среди многих рядовых чехов. До войны чешское движение в основной своей массе добивалось даже не независимости, а развитой автономии и уважения. Тяготы Вельткрига и обещания Антанты распалили в чехах страсть поймать журавля в небе, так что на первых порах часть их национального движения демонстративно воротила нос от синицы в руках. Но шёл год за годом, синица из рук не улетала, и с течением времени чехи начинали успокаиваться, а вслед за ним успокаивались и его лидеры. При этом личность и проводимая политика либерально настроенного монарха, а также экономический подъём «Золотых Двадцатых» также не способствовали росту строптивости чехов. Доверие к империи потихоньку, но восстанавливалось, лояльность чехов понемногу росла, а сами Чешские земли из «уязвимого места» империи превращались в регион спокойный… и процветающий.

Император Карл I во время визита в Прагу. 1920 г.

Реформы Карла I, существенно расширившие чешскую автономию, дали дополнительный толчок чешской культуре. Пореформенные «Золотые Двадцатые» стали временем становления и расцвета многих чешских писателей, музыкантов и композиторов, кинорежиссёров и актёров, которые стали достоянием не только внутричешской, но и имперской культуры. Большого успеха достиг в «Золотые Двадцатые» писатель Карел Чапек, чьи произведения «R.U.R.», «Средство Макропулоса», «Война с саламандрами» и др. имели большой успех (что в будущем принесёт ему Нобелевскую премию по литературе 1936 г.). Набирала популярность чешская актриса Анни Ондракова, которая с конца 1920-х гг. начнёт сниматься в германских фильмах, а в 1930-е гг. станет одной из самых популярных актрис Европы. Сразу же начали привлекать внимание немые фильмы Карела Ламача и Вацлава Вассермана, уверенно строил свою карьеру оператор Отто Хеллер. Имена Анни Ондраковы, Карела Ламача, Вацлава Вассермана и Отто Хеллера в итоге составили «Большую Четвёрку» чешского кинематографа, которая в 30-е гг. стала достоянием не только чешского, но и общеимперского, и европейского кинематографа. Чехия являлась одним из самых промышленно развитых регионов империи. Несмотря на явные признаки растущей экономической зависимости Австро-Венгрии от Германии, всё же у промышленности Дунайской империи зубки таки имелись – и значительная часть этих зубок располагались именно в чешских землях. «Золотые Двадцатые», несмотря на силу и жадность проникающих на территорию Австро-Венгрии германских экономических гигантов, дали возможность не только восстановиться, но и огрызнуться против иноземных конкурентов как австрийским, так и чешским промышленным компаниям. Одним из главных игроков как в самой Чехии, так и во всей империи, способным даже не затеряться и на европейском рынке, была компания «Шкода». Чешская корпорация, к тому времени уже выпускавшая широкий ассортимент промышленной продукции, становилась вдобавок и лидером Австро-Венгерского автопрома – ещё до Вельткрига «Шкода» приобрела акции компании «Austro-Daimler», тем самым расширив своё влияние. И хотя получение в своё подчинение одного из крупнейших австрийских автопроизводителей было ценным приобретением, тем не менее, «Шкода» была не прочь окончательно закрепиться на автомобильном рынке, создав собственную марку. Вскоре подвернулся удачный повод. Одним из видных автомобильных производителей Австро-Венгрии была компания «Laurin & Klement». Эта компания очень неплохо держалась до войны (так, в частности, её спортивные автомобили весьма неплохо выступали на международных соревнованиях), но по ней очень больно ударил послевоенный кризис. Хотя масштаб проблем, с которыми пришлось столкнуться данной компании, был на порядок меньше, чем в РИ (благодаря сохранению Австро-Венгрии), тем не менее, ей всё равно пришлось нелегко – так, «Laurin & Klement» понесла убытки из-за войны с Россией и произошедшей там революции (поскольку до Вельткрига на Россию приходилось до трети всего экспорта предприятия), а возникшие на её обломках новые государства (Польша, Литва, Украина) пока что ещё были слишком экономически слабыми, чтобы в полной мере заместить довоенный рынок сбыта. Спустя несколько лет после окончания Вельткрига экономика Австро-Венгрии начала восстанавливаться, в «Laurin & Klement» произошёл новый виток развития деловой активности и обновлялись торговые связи. Компания постепенно увеличивала общий объём выпуска, но тут уже крылся фактор будущего падения «Laurin & Klement» – модели её послевоенных автомобилей считались консервативными на фоне продукции конкурентов. 28 июня 1924 г. на предприятии разгорелся пожар, который уничтожил значительную часть оборудования и техники. Хотя оборудование заменили, и в ноябре 1924 г. оно было установлено в новых зданиях, «Laurin & Klement» оказалась в тяжёлом состоянии: её модели из-за устаревшей концепции с трудом составляли конкуренцию даже на на внутреннем рынке как немецким, так и австрийским и чешским автомобилям, масштаб производства оставался относительно небольшим, а вследствие этого цены на продукцию — высокими. Финансовые вливания были необходимы как для расширения производства, так и для разработки новых моделей. Возникла перспектива поглощения «Laurin & Klement» другой компанией – либо немецкой, либо австро-венгерской. Лучше всех подсуетилась чешская «Шкода», которая поглотила «Laurin & Klement» и начала производить автомобили под маркой «Шкода». Помимо «Шкоды», честь Чехии на автомобильном рынке неплохо отстаивали «Пражский автомобильный завод» со своей маркой машин «Praga» и «Nesselsdorfer Wagenbau-Fabriksgesellschaft» (РИ «Tatra»).

Автомобиль производства "Шкоды"

Работая как на экономику Австро-Венгрии, так и выполняя германские заказы, чешская промышленность продолжала расти, благотворно влияя на экономику империи и создавая новые рабочие места. Уровень жизни рос, а вместе с ним росла и лояльность чехов, которые получили не только спокойную зажиточную жизнь, но также столь долгожданные автономию и уважение. Помимо этого движениям за независимость был нанесён очень серьёзный урон. Во-первых, страсти поулеглись, а во-вторых, что самое главное, наиболее «буйные», активнее всего топившие за независимость (вплоть до сотрудничества с Антантой) находились в эмиграции и не горели желанием возвращаться на родину, не говоря уже о том, чтобы там агитировать. Однако чешский национализм и идеи независимости никуда не исчезли. Под влиянием обстоятельств всё это дело начало трансформироваться. Становиться… иным. Революции в России, Франции и Британии привели к росту популярности леворадикальных, социалистических, коммунистических и синдикалистских идей. Всё большую силу и всё большую угрозу начинали представлять даже не столько национальные, сколько социальные проблемы, которые, помимо прочего, тесно переплетались и с национализмом в том числе, рождая в итоге поистине взрывоопасную смесь. Леворадикальные идеи проникали в империю по-разному. Тяжелейший послевоенный кризис, который переживала Австро-Венгрия в начале 1920-х гг., подталкивал многих обездоленных, униженных и оскорблённых в сети синдикализма и коммунизма. Многих сумела впитать в себя вполне лояльная империи социал-демократия, но опасные зёрна были уже посеяны.

Чешская демонстрация

Левый радикализм стал отдушиной для самых непримиримых националистов, которые так и не «остудились» после обещаний проигравшей Антанты, и были намерены продолжать добиваться полноценной независимости. Но теперь они нуждались в новой путеводной звезде. «Буржуазный национализм» глубоко разочаровал их – прежние лидеры движения за независимость (Томаш Масарик, Эдвард Бенеш и другие) поняв, что они слишком много наворотили, сбежали в эмиграцию, а чешский «средний класс», изначально ещё ворчавший на Габсбургов во время послевоенного кризиса, теперь уже прочувствовал реформы Карла I – и они буржуазии начинали нравиться всё больше и больше! Почувствовав вкус благополучия и стабильности в «Золотые Двадцатые», средний класс стал куда более лоялен Габсбургам, тем самым введя чешское национально-освободительное движение в упадок. Потеряв «средний класс» в битве за умы, наиболее последовательные представители остатков чешского национально-освободительного движения обратились к левому радикализму – синдикализму и коммунизму, которые, восторжествовав в Британии, России и Франции, доказали свою способность организовать массы, да и к тому же со своей идеологией освобождения «угнетённых народов» от иноземного и колониального владычества они открывали широкие возможности для синтеза левого радикализма и национализма. Свою лепту вносил и уже давно распавшийся Чехословацкий корпус, который когда-то навёл немало шороху в России. Император Карл I пообещал амнистию рядовым участникам Корпуса, которые не участвовали напрямую в военных преступлениях против империи и её граждан и не были реально вовлечены в организацию националистического движения. Хотя немало бывших бойцов Чехословацкого корпуса предпочли остаться в эмиграции, нашлись и те, кто решил воспользоваться этим предложением. А среди вернувшихся были и те, кто не просто не отрёкся от националистических идей, но ещё и нахватался в России леворадикальных идей, и, что немаловажно, имел вдобавок опыт портить другим всю малину своей склонностью бунтовать и устраивать забастовки (что прочувствовали на своей шкуре сначала большевики, а затем Колчак). Такие люди грозили начать распространять левый радикализм, словно вирус. Тем не менее, в то время всё это не делало погоды. Чехия наслаждалась благополучием «Золотых Двадцатых», а Габсбурги наслаждались покоем в этом регионе.

Ещё одним полноценно спокойным регионом, за который Габсбурги могли не беспокоиться, была населённая словенцами Крайна. Получив широкую автономию с собственным парламентом, местное население было более чем удовлетворено, и проблем не создавало, да и, по сути, не могло создать. Реформы Карла I словенцев удовлетворили, и этот регион был спокоен.

Таким образом, проблему с чехамии и словенцами Габсбурги могли по итогам 1920-х гг. считать, в принципе, более-менее решённой. Однако разбираться Вене приходилось не только с этими вопросами.

Итальянские земли в 1920-е гг.

Реальный проблемный потенциал имели серьёзно расширившиеся по итогам Вельткрига итальянские земли. В присоединённом к Австро-Венгрии Венето проживало немало итальянцев, в душах которых эпоха Рисорджименто всё ещё хранила свой отпечаток – со всеми вытекающими в виде восприятия австрийцев как врагов и угнетателей. И это восприятие продолжало усиливаться. Италия переживала тяжелейший послевоенный кризис. Поражение в Вельткриге, экономическая катастрофа, тяжёлая жизнь, несправедливость социальных, политических и международных раскладов – всё это озлобляло итальянцев и подталкивало их искать виноватых. Союзники-предатели и внутренние враги, слабовольное правительство и жадные плутократы, революционеры или реакционеры (в зависимости от политических взглядов) – звание виновного во всех бедах Италии и её народа присуждалось кому угодно. И особое место в этом списке было для «австрийских угнетателей».

Карл I попытался решить эту проблему путём уступок. В принципе, определённый резон в этой тактике был. Грубый подход (давить, давить и ещё раз давить) грозил только раззадорить строптивых последователей Гарибальди. По рациональной логике, уважение прав и свобод местного населения имело определённый шанс расколоть итальянцев, дать хотя бы части из них имперскую альтернативу дискредитировавшему себя итальянскому государству. Но это всё по рациональной логике. Люди же склонны мыслить нерационально. Чаще всего для людей ближе родное, даже если оно хуже. А, несмотря на поражение в Вельткриге, полноценное общеитальянское государство всё ещё существовало, хотя и лишилось части территории – вот оно-то и было итальянцам роднее. И хотя итальянские земли Австро-Венгрии были выделены в полноценный «штат» – Венецианское королевство – со своими парламентом и конституцией, всё ещё имевшие родную альтернативу итальянцы демонстративно воротили нос. И если чехи просто вели себя как ломающаяся девушка, то итальянцы высказывали своё «фи» гораздо злее и гораздо последовательнее. Помимо самого факта, что жителей Венето оторвали от родины, использовались и другие предлоги для того, чтобы выразить недовольство. Например, чехи недополучили гораздо больше земель чем итальянцы, но поднимаемые элитами страсти по поводу того, что Чехия должна быть в исторических границах, протекали весьма легко и очень быстро улеглись. Итальянцы же устраивали куда большие скандалы за право заполучить куда меньшую территорию. Город Фиуме находился в составе Транслейтании, и, ввиду того, что Карл I не решился покушаться на права венгров, он не вошёл в состав Венецианского королевства. О создании Венецианского королевства и её парламента, а также даровании ему конституции было объявлено примерно через неделю после заключения «Мира с Честью» – на Рождество 1919 г. Однако представители итальянской интеллектуальной элиты тут же обратили внимание, что в состав Венецианского королевства не вошёл Фиуме. Сами пассионарные жители Фиуме тоже громогласно возмутились тем, что они не с «итальянскими братьями», а с венграми. В первых числах января 1920 г. по Фиуме прокатилась волна демонстраций – официально за присоединение города к Венецианскому королевству, но итальянские националисты просто использовали этот повод для того, чтобы просто уколоть Габсбургов, ибо для них (националистов) Венецианское королевство лишь пустой звук. Вскоре волна антигабсбургских демонстраций прокатилась по, собственно, Венецианскому королевству. Эта обстановка создала идеальную атмосферу для весьма громкой выходки итальянского поэта Габриеле д’Аннунцио.

Габриеле д'Аннунцио во время организованного им неудачного мятежа в Фиуме. 1920 г.

Всё началось с того, как эксцентричный стихотворец переехал в Фиуме. Официально он вёл себя там вполне пристойно, но в тайне под прикрытием поэтического клуба он собирал группу своих сторонников – как местных, так и приезжих. Параллельно через контрабанду он собирал оружие. Австрийской полиции и спецслужбам не удалось вовремя раскрыть эту схему, так что подготовка к Великому Делу прошла для эпатажного поэта без сучка и без задоринки. 12 февраля 1920 г. группа вооруженных сторонников д’Аннунцио, одетых в чёрные рубашки, захватила одно из административных зданий Фиуме. Выступая с балкона, д’Аннунцио провозгласил независимость Республики Фиуме, свободной от австрийского угнетения. Учитывая, что бунтовщики были неплохо вооружены, полиция приняла решение дождаться подхода подкреплений, а пока – окружить захваченное административное здание. Это дало время д’Аннунцио, чтобы провозгласить себя диктатором – Команданте – и ознакомить удивлённую публику с основными программными документами новой республики. В частности, д’Аннунцио полностью зачитал конституцию Республики Фиуме, которая была написана в стихах, содержала немало пунктов, высмеивающих Австро-Венгрию, и даже провозглашала обязательное музыкальное образование, которое было объявлено фундаментом политического строя государства. Также мятежниками был спет государственный гимн Республики Фиуме, который чуть менее, чем полностью состоял из ехидного толстого троллинга в адрес Габсбургов. Хотя д’Аннунцио искренне надеялся на всеобщее восстание итальянского населения Австро-Венгрии, этого не произошло. Он остался в одиночестве, а Республика Фиуме не продержалась и дня. Дождавшись подхода подкреплений, австрийская полиция быстро взяла штурмом захваченное здание и арестовала большинство мятежников. Несмотря на то, что была перестрелка, всё прошло довольно «мирно» – никто не погиб, было только несколько раненых. Однако самого д’Аннунцио – главного зачинщика мятежа и сепаратиста – взять не удалось. Вместе с несколькими сторонниками он сумел вырваться из окружения и скрыться, а затем окольными путями вернуться в Италию.

Хотя этот «мятеж» был очень быстро подавлен, а порядок восстановлен, Вена углядела в этом тревожные тенденции – в вооружённом отряде, попытавшемся «завоевать» Республику, были и местные жители, принимавшие участие в январских демонстрациях, а в стихотворной конституции, сочинённой д’Аннунцио, нашлась пара строчек и для упоминания проблемы «разлучения» Фиуме с Веницианским королевством (и эти строки поэт использовал для высмеивания национальной политики Габсбургов). А вскоре последовала гражданская война в Италии.

Грозные события прямо под боком вынуждали Австро-Венгрию действовать, хотя обстановка в стране отчаянно требовала спокойствия – империя только начинала выходить из экономического кризиса, и выходила из него со скрипом. Однако угроза получить целиком и полностью враждебное синдикалистское государство требовала вмешательства. И Австро-Венгрия вмешалась, хотя и стремилась как можно сильнее ограничить это вмешательство. В Северную Италию были введены австрийские войска, однако, когда стали видны признаки того, что местное Миланское правительство уже сформировало более-менее боеспособные военные подразделения, способные хотя бы не позволить Красным захватить Милан и другие ключевые города, австрийцы тут же начали выводить свои войска, сокращая контингенты в Северной Италии до минимума. Это позволило Габсбургам хоть как-то сократить военные расходы, но не позволило предотвратить затягивание собственного кризиса, хотя в 1920 – 1921 гг. он был уже не таким острым, как в 1918 – 1919 гг. А внешнеполитическим итогом стал распад Италии, в результате которого на карте Европы появилась новая социалистическая страна – враждебная Германии и Австро-Венгрии и контролирующая часть промышленно развитых районов Северной Италии.

Итальянские левые революционеры

Впрочем, в итальянском вопросе по итогам гражданской войны на Апеннинах Габсбурги оказались в ситуации «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Как оказалось, распространение синдикализма и политика официального итальянского правительства глубоко раскололи итальянское общество, и даже самые последовательные националисты оказывались в замешательстве, не понимая, какую сторону им выбрать (что приводило к таким немыслимым с точки зрения РИ-аборигенов ситуации, когда Муссолини присоединился к Красным-синдикалистам). Главным противником Красных стал итальянский средний класс – буржуазия, которая пришла к выводу, который до 1920 г. показался бы ей немыслимым и кощунственным: лучше Габсбурги, чем синдикалисты. К тому же гражданская война разрушила само понятие единой Италии, что подтолкнуло многих к поиску новой национальной опоры. Если для леворадикально настроенных рабочих с моральным компасом не было никаких проблем, то для итальянских буржуа с этим было куда сложнее: в итоге непосредственные подданные Габсбургов в Венецианском королевстве пришли к выводу, что, кроме Австро-Венгерской империи, у них больше нет по-настоящему достойного покровителя (особенно если учесть, что, в отличие от независимой Италии, коронная земля Габсбургов избежала реальных потрясений), а для убеждённых сторонников Миланского правительства и Республики Обеих Сицилий Австро-Венгрия оказывалась главным гарантом их существования. И обстановка в итальянских владениях империи начинала успокаиваться. Таким образом, Габсбурги смогли выиграть и этот раунд в битве за спасение империи, хотя эта победа и была достаточно зыбкой.

Галиция в 1920-е гг.

Во внимании Вены нуждался ещё один регион – Галиция. Регион, который когда-то рассматривался прежде всего как сельскохозяйственный придаток, населённый консервативными и инертными крестьянами, не ушёл от процессов модернизации вместе с её побочными эффектами в виде роста национализма. А рост национализма, в свою очередь, приводил к нарастанию противоречий между поляками и украинцами – начавшееся ещё до Вельткрига укрепление позиций украинцев в венском парламенте позволило им ещё более энергично добиваться осуществления своих национальных требований. Дополнительным фактором усиления проблем с украинцами и поляками стали возникновение на обломках Российской империи польского и украинского государств, что приводило к усилению настроений среди соответствующих подданных Австро-Венгрии в пользу воссоединения или хотя бы сближения этих народов со своими национальными государствами.

Украинские крестьяне в Галиции

Народом, который считался в Галиции господствующим, были поляки, с которыми у австрийцев установились своеобразные отношения. В XIX в. поляки проявляли себя крайне строптивым народом, создавая проблемы для всех тех империй, которые в конце XVIII в. разделили между собой их страну. Российской власти не раз приходилось давить польские восстания. С той же проблемой столкнулись и австрийцы. Однако они сумели когда-то грамотно воспользоваться тем, что поляки объективно уступали силе покоривших их империй. Все восстания, поднимаемые поляками, приводили только к напрасному кровопролитию и потере самых активных и пассионарных представителей гордого народа. Если поляки не могли продолжать свою борьбу за свободу против всех трёх захватчиков одновременно (поскольку она влекла за собой большие потери, что ставило под угрозу само существование польской нации) то было бы логичным попытаться договориться с одним из захватчиков. Но с кем? С Россией это было абсолютно невозможно! Слишком много крови было пролито, а российская императорская власть была настроена решительно. Договариваться с Пруссией Бисмарка, который недвусмысленно декларировал враждебность к полякам? Исключено! Если рассуждать методом исключения, то ответ напрашивался сам собой. В результате со второй половины XIX в. начал намечаться союз Габсбургов со своими польскими подданными. Тогда для этого альянса были все предпосылки. Полякам нужна была опора, чтобы обеспечить выживание своего народа. Габсбурги также нуждались в союзе с поляками, ибо Вена, оказавшись перед необходимостью совершенно по-новому выстраивать отношения с венграми, а также опасаясь нараставшего конфликта с чехами, не могла позволить себе дополнительный конфликт ещё и в Галиции. Кроме того, австрийские политики полагали, что, делая уступки полякам, они ничем не рискуют, ибо у них в руках есть козыри, которыми можно будет воспользоваться против поляков, если те окажутся нелояльными. Важнейшим из этих козырей были галицкие украинцы, справедливо добивавшиеся равноправия в сфере языка, культуры и политики. Вена могла, лишь слегка переводя свои преференции в пользу украинцев, de facto в любой момент нанести удар по основам польского доминирования в Галиции, а именно этого поляки панически опасались на протяжении десятилетий. Исходя из таких реалистических предпосылок, польские и австрийские политики в 1867–1873 гг. договорились о принципах так называемой галицийской автономии. Эта автономия, если рассматривать ее с точки зрения государственно-правовых решений, была более чем скромной. Она касалась статуса польского языка как официального в Галиции, местного самоуправления в сферах местной администрации, образования, здравоохранения и в социальной сфере, а также сельскохозяйственной политики. Остальные фундаментальные вопросы, такие как обороноспособность, внутренние дела и полиция, промышленная политика, железные дороги, а также университеты, – всё это относилось исключительно к компетенции австрийского правительства или назначенного императором наместника Галиции, которым всегда был поляк. Министр без портфеля в австрийском правительстве, представляющий интересы Галиции, тоже всегда был польского происхождения. Именно такая доброжелательная в отношении поляков позиция императора и большинства австрийских правящих кабинетов привела к тому, что в рамках такой ограниченной автономии в Галиции возникло поле для развития подлинной, многообразной и современной польской жизни. С этой точки зрения отношения, существовавшие в Галиции, резко отличались от ситуации, в которой находились поляки в российской и прусской частях Польши.

Приход униатской церкви в Галиции. 1920 г.

Поляки ответили императору и австрийскому государству полной готовностью к сотрудничеству, а помощь поляков была тем более ценной, что Польский парламентский клуб в венском рейхсрате, в котором группа «Краковских консерваторов» имела подавляющее большинство и умело этим клубом руководила, был самой сильной или одной из сильнейших парламентских группировок, представляя до 20,5% голосов. Причем поляки составляли около 17,5% населения Цислейтании и 9,9% всего населения Австро-Венгрии. Поляки неоднократно становились министрами в австрийском правительстве и так называемыми общими министрами Австро-Венгрии. Большинство поляков в Галиции выказывало императору Францу Иосифу I и Австрии уважение, лояльность и симпатию – и эта ситуация даже вызвала заинтересованность России, которая имела с поляками немало проблем. И в этой заинтересованности нет ничего удивительного, ведь, по существу, польско-австрийские отношения можно было рассматривать как успешную политику захватчиков. В случае с поляками в Галиции можно было говорить о всеобщем, осознанном и постоянном согласии быть подданным государства-захватчика, об идентификации поляков с целями политики Австрии и о полной готовности нести бремя и жертвы ради Австрии, хотя бы в форме военной службы в австро-венгерской армии. Поляки из Галиции полностью поддержали политику Австрии в период международного кризиса, предшествовавшего Вельткригу в 1914 г., и без колебания выполняли свои обязанности, вытекающие из всеобщей мобилизации армии и экономики. Казалось бы, с Галицией всё было в полном порядке, и Габсбурги могли продолжать в том же духе…

Лембергский (Львовский) вокзал

И они продолжали. При выработке программы реформ после окончания войны Карл I и его правительство явно решили сделать реверанс в сторону поляков. Хотя в проекте Соединённых Штатов Великой Австрии, который рассматривался Францем Фердинандом, предусматривалось разделение Галиции на Западную (польскую) и Восточную (украинскую), то Карл I решил поляков не злить и оставить Галицию неделимой – разве что обязав создать в рамках Галиции украинскую внутреннюю автономию. Идти на уступки украинцам по указке из Вены полякам было не впервой – ещё до Вельткрига лояльные Габсбургам «Краковские консерваторы» пошли на заключение компромисса с украинцами по одному из самых острых вопросов в жизни региона тех лет – о реформе краевого избирательного законодательства. Вопрос об украинской автономии в рамках единой Галиции – это был ещё один способ и рыбку съесть, и косточкой не подавиться. Однако Габсбурги столкнулись с тем, что далеко не всё работало гладко – причём не только в данном вопросе.

Прежде всего Габсбурги столкнулись с тем, что, казалось бы, незыблемая ранее польская лояльность уже во время войны начинала давать трещину. Связана эта трещина была с вопросом о дальнейшей судьбе Польши. Все участвовавшие в Вельткриге державы строили на случай своей победы далеко идущие планы, и Австро-Венгрия исключением не была – там существовал проект перехода Русской Польши под скипетр Габсбургов. Ещё в августе 1914 г. министр финансов поляк Леон Билиньский предложил реорганизовать в результате войны двуединую австро-венгерскую монархию, превратив ее в триединую австро-венгерско-польскую, в которой все части имели бы одинаковые права. Польская часть такой триединой монархии должна была состоять из Галиции и отвоеванного у России Царства Польского. В последующем предполагалось провозгласить польское национальное правительство и создать сейм в Варшаве.

Однако действия немцев стали увесистой палкой в колесе этого проекта – в 1916 г. была провозглашена независимость Королевства Польского, что поставило перспективы австро-венгро-польского триединства под большой вопрос. Вена упускала инициативу в польских делах в пользу Берлина, вследствие чего центр польской политики постепенно перемещался из Кракова в Варшаву.

Параллельно нарастали трения с самими поляками – прежде всего с «варшавскими», но процессы перекидывались и на «краковских». Важным моментом стало событие, когда Пилсудский спровоцировал громкий конфликт с германскими и австрийскими властями, когда его легионеры отказались приносить военную присягу, в тексте которой шла речь о союзнической верности поляков Германии и Австро-Венгрии. Вследствие этого отказа Пилсудский и его ближайшие сотрудники были арестованы немцами, польские солдаты, происходившие с тех польских земель, что входили в состав России, были интернированы в лагерях, а солдаты, являвшиеся австрийскими подданными, дисциплинарно включены в австро-венгерские части и отправлены на фронт. Одновременно в Лозанне, а вскоре после этого и в Париже начал действовать Национальный польский комитет, который западные державы признали легальным представителем интересов Польши. На территории Галиции и Польского Королевства польские политики вели уже лишь своего рода игру на выживание до конца войны без лишнего напряжения и потерь.

Встреча украинской делегации с германскими представителями на переговорах в Брест-Литовске. Начало 1918 г.

Событием, которое имело большое психологическое значение для польско-австрийских отношений, стало заключение 9 февраля 1918 г. в Брест-Литовске мирного договора между Центральными державами и Украинской центральной радой. С польской точки зрения главное значение имело то, что на основании этого, как тогда надеялись в Германии, «хлебного» мира Украина должна была получить некоторую часть прежнего российского Царства Польского, а именно Холмскую губернию. Кроме того, Австрия обязалась по завершении войны разделить Галицию: на западную часть – польскую, и восточную, с Лембергом, – украинскую. Эти решения вызвали волну возмущения по всей Польше, в том числе в Галиции. В большинстве галицийских городов прошли массовые демонстрации протеста, соответствующие резолюции принимали городские советы, в отставку ушли многие польские чиновники и офицеры, императору отсылали австрийские награды. Свидетели событий сообщали, что на улицах городов видели собак, увешанных австрийскими орденами. Поляков, особенно галичан, разозлило то, что австрийцы, которые до тех пор отвергали предложения о стратегическом и партнерском сотрудничестве со стороны поляков, теперь за счет независимой Польши, которой предстояло вскоре появиться, делали подарки какому-то виртуальному украинскому государству. Условия мирного договора с Украиной способствовали тому, что из сознания поляков исчезли последние ощущения симпатии и лояльности в отношении Габсбургской монархии. Начиная осознавать, что в польском вопросе они откровенно налажали, австрийцы начали лихорадочно пытаться примириться с поляками, которые когда-то были самыми верными сторонниками Габсбургов, и при этом удержать в своей орбите украинцев, которые в связи с появлением собственного национального государства стали куда более заметной силой, чем раньше. Стремясь вернуть расположение поляков, Вена попыталась отыграть вопрос о разделении Галиции назад. Особой пикантности этой проблеме добавляло то, что вопрос о разделении Галиции был решён на международном уровне – договор о выделении Восточной Галиции в отдельный коронный край и присоединение к ней Северной Буковины ратифицировали Германия, Болгария и Турция. Однако Вена решила действовать напролом – 16 июля 1918 г. в одностороннем порядке Австро-Венгрия разорвала этот договор, сославшись на то, что Украина не выполнила в полном объёме взятых на себя обязательств по поставке хлеба. Однако поляков это не успокоило, а украинские подданные наряду с официальным Киевом справедливо восприняли это действие как откровенное свинство. В результате, так и не решив польский вопрос, Австро-Венгрия получила вдобавок ещё и обострение другой проблемы – украинской.

Галицкие украинцы на ярмарке в Лемберге. 1920 г.

Провозглашение Карлом I в Манифесте 16 октября 1918 г. намерения провести в Цислейтании глубокие реформы вызвало у галицких украинцев надежду на реализацию своих национальных чаяний. 18 октября 1918 г. Украинская национальная рада во главе с Евгением Петрушевичем, в составе украинцев – парламентариев и депутатов галицийского и буковинского сеймов, представителей украинских партий и духовенства – собралась во Львове. Она намеревалась принять меры в соответствии с объявленной в императорском манифесте от 16 октября реорганизацией Австрии «в одно федеративное государство, в котором каждая нация образует свое краевое государство». После основательного обсуждения, к утру следующего дня был принят Статут, по которому Украинская национальная рада превращалась в «конституанту (Учредительное собрание) той части Украинского Народа, который живет в австро-венгерской монархии на всей его этнической территории». Срочно собравшийся в украинском Народном доме «съезд уездных и общинных организаторов и доверенных лиц из всей Галиции и Буковины» одобрил и тем самым узаконил постановление Украинской национальной рады о создании на демократических началах «Украинского государства в украинских областях Австро-Венгрии», о чем 20 октября было объявлено на многолюдном городском митинге в Лемберге. Конечно, нужно было дождаться реформ, хотя галицкие украинцы уже начинали терять терпение.

Украинская деревня в Галиции

Первые результаты реформ во второй половине 1919 г. были встречены галицкими украинцами с некоторым недоумением. Они не получили полноценного «штата» – Галиция осталась единой. Австрийцы не смогли избавиться от прежнего стереотипа о главенстве поляков в Галиции, а поскольку вопрос о независимой Польше ещё не был толком решён, австрийцы решили не слишком их злить. Однако был один нюанс, который вызвал ярость, в свою очередь, уже у поляков. По требованию Вены в рамках единой Галиции должна была быть создана украинская автономия, причём в достаточно широких границах. В пределах этих границ украинцы получали обширный комплект прав для региональной автономии – на язык, на национальную культуру, на самоуправление. В рамках этой автономии и должна была получить региональную власть сформированная ещё в октябре 1918 г. Украинская национальная рада как полномочный представитель украинского народа в Галиции и полноправное правительство региональной автономии.

Бойцы Легиона сечевых стрельцов

Используя этот приём (Галицию не делить, но внутри неё создать широкую украинскую автономию), Вена пыталась угодить «и нашим, и вашим». Ввиду того, сколько было сломано копий вокруг «польского вопроса», влияния поляков в Галиции, прежней крайне важной для Габсбургов поддержки со стороны «краковских консерваторов» – Вена не могла пойти на ещё один шаг, который бы расценивался поляками как оскорбительный. Казалось бы, точно принятое ранее решение о разделении Галиции на Западную и Восточную пришлось отыграть назад – даже получив полноценное самоуправление, широкие права и полноценную государственность в рамках империи, поляки были слишком горды и высокомерны для того, чтобы отказаться от украинской части Галиции (которую считали своей) ради реально выигрышных для своего народа раскладов. Но и в пользу украинцев необходимо было сделать хоть какие-то уступки. Они уже проявляли себя всё заметнее и заметнее, да и сами австрийцы понимали, что в случае слишком строптивого поведения поляков против них нужен будет противовес – если поляки совсем «взбесятся», то их можно было бы шантажировать перспективой окончательного отделения от Галиции украинской автономии и превращения её в полноценный «штат». Кроме того, возникшая на обломках Российской империи Украинская держава, несмотря на свою внутреннюю слабость, была гораздо крупнее, значительнее, и обладала куда большим экономическим потенциалом, и потому была полезнее в качестве союзника, чем оказавшаяся жалким огрызком независимая Польша – и ввиду этого некоторые австрийские политики (хотя таких ещё было очень немного) начинали приходить к выводу, что галицкие украинцы имеют потенциал стать более перспективным партнёром империи, чем поляки, которые были склонны откровенно раздувать свою значимость. Популярность среди галицких украинцев москвофильства до и во время Вельткрига, репрессии и не самое лучшее поведение собственной армии по отношению к местному населению подталкивало правительство Карла I к осознанию, что они рискуют получить весьма нелояльный народ – и эту ситуацию нужно было исправлять, ибо на одних немногочисленных (да вдобавок рвущихся в Германию) австрийских немцах и высокомерных венграх империю не удержать. И, хотя разделение Галиции на Западную и Восточную было назревшим и вдобавок обещанным решением, Вена решила попридержать лошадей.

Примерные границы украинской автономии в Галиции включают в себя практически все территории закрашенные жёлтым внутри чёрных сплошных и пунктирных линий (кроме выступа на западе, также Львову-Лембергу был пожалован особый статус ввиду широкого представительства польского и еврейского населения). Столицей автономии является Тарнополь

В итоге получилась территория-монстр, в которой внутренняя автономия русинов занимала по площади больше половины территории «штата»! Вдобавок, несмотря на громкие протесты румын и поляков, к Галиции (и русинской автономии) была присоединена Северная Буковина (Южная, румынская Буковина получила статус отдельного княжества). Однако украинцы не были полностью удовлетворены. Пускай Галиция осталась единой, внутри неё украинцы получали полноценную автономию – но в этой бочке мёда было немало ложек дёгтя. Прежде всего украинцы не могли смириться с тем, что Галиция не была разделена. Во-первых, это было нарушением данных ранее обязательств, а во-вторых, формально, несмотря на автономию, за счёт сохранения единства Галиции поляки там были «равнее» украинцев. Для украинцев жизнь в одном «штате» с поляками расценивалась как реальная угроза их идентичности – ибо поляки всячески стремились задавить украинцев и их культуру, установив своё полное культурное господство. Некоторые украинцы и вовсе воспринимали тот факт, что Галиция не была разделена, как стремление поляков и поддерживающего их Центра выставить украинцев негосударственным, «непрестижным» народом. В итоге польско-украинский конфликт в Галиции преодолеть в полной мере не получилось. Метания Вены после Вельткрига и в начале 1920-х гг. вызывали раздражение обеих сторон и имели следствием рост радикализма. Конечно, настоящей остроты удалось избежать – даже во время тяжелейшего послевоенного кризиса. Пережив критический 1919 г., австрийская власть начала срочно предпринимать меры по успокоению восточного региона – и путём реформ, и путём переговоров. С грехом пополам польско-украинское противостояние удалось сохранить в рамках адекватного политического процесса. Однако зёрна радикализма уже были посеяны. В последний год войны и первый год мира по Галиции прокатилась волна еврейских погромов – этот народ оказался крайним, обвиняемым во всех грехах как украинцами, так и поляками. А параллельно формировались зачатки самого настоящего терроризма.

Фотография с учредительного съезда УВО

В конце февраля — начале марта 1920 г. в Бухаресте была создана Украинская военная организация (УВО), ставшая важной вехой в истории украинского радикализма. Основателем и руководителем УВО стал участник Восстания Директории Евгений Коновалец. Основное ядро организации составили офицерские кадры Осадного корпуса сечевых стрельцов — вооружённого формирования, поддержавшего Восстание Директории против гетмана Скоропадского. Активное участие в создании УВО приняли бывшие соратники полковника Коновальца по Осадному корпусу – Андрей Мельник, Василий Кучабский, Роман Сушко и др. По своей сути начальный костяк организации составили бывшие непосредственные участники создания независимого украинского государства, которые в итоге оказались на обочине процесса – недовольные тем, что политическое развитие их страны пошло не по тому пути, на который они рассчитывали, эти люди подняли восстание против гетманской власти, чтобы в конечном счёте стать врагами украинского государства и довольно токсичными персонажами для немцев и австрийцев, поддержавших Скоропадского. Известие о том, что австрийские власти не стали напрямую делить Галицию на Западную и Восточную, вызвало у них разочарование и в Вене, сделав идеологию данной организации довольно-таки нигилистской, не принимающей ни официальное гетманское правительство в Киеве, ни поддержавшие Скоропадского Центральные державы, ни большевиков с синдикалистами. По определению самих членов УВО, главная политическая цель организации состояла в «пропаганде идеи всеобщего революционного взрыва украинского народа с окончательной целью создания собственного национального самостоятельного и единого государства». Ну а негласное кредо УВО и её наследников с союзниками можно сформулировать примерно так: «Соборная и свободная Украина без немца и ляха, без жида и москаля».

Фотография с одного из съездов УВО. Сидящий в центре - Евгений Коновалец

Несмотря на нелегальный статус, УВО всё же сумела проникнуть на территорию Галиции (хотя сам Коновалец, опасаясь, что австрийские власти могут его выдать Скоропадскому, руководил организацией из Румынии). Самым распространённым прикрытием для нелегальной деятельности УВО стала организация ветеранских клубов, в которых вели политические разговоры и вербовали новых бойцов из числа бывших солдат и офицеров австрийской армии, Сечевых стрельцов и эмигрировавших из Украинской державы бывших бойцов вооружённых формирований УНР. В начале 1920-х гг. Галицию сотрясла волна терактов со стороны УВО. Её акции сводились преимущественно к нападениям на польских активистов, организации взрывов, «экспроприации» имущества, иногда политическим убийствам. В 1921—1922 гг. члены УВО занимались активной пропагандистской работой, провоцирующей украинское население Галиции к саботажу действий местных властей — переписей населения, уплаты налогов, призыва в австрийскую армию, выборов в местные органы управления (в пропаганде УВО автономия Восточной Галиции объявлялась недостаточной и формальной, хитрой попыткой австрийцев завести украинцев под польское ярмо). Самым резонансным террористическим актом УВО  стало неудавшееся покушение украинского националиста Степана Федака на крупного польского деятеля, произошедшее 25 ноября 1921 г. Это привело к активной кампании австрийской полиции против УВО, что вынудило организацию действовать гораздо осторожнее, сократить количество и частоту акций, а также серьёзно ограничить масштабы этих акций. Впрочем, в 1922 г. УВО осмелела и снова активизировалась. Была проведена серия нападений на польских активистов и полицейских, предпринимались попытки поджога домов польских политиков, поместий польских землевладельцев и редакций польских изданий. Самой крупной акцией УВО в 1922 г. стало убийство галицийского поэта и журналиста Сидора Твердохлиба, который считал украинскую автономию в составе единой Галиции неплохой базой для дальнейшего расширения прав украинского населения и выступал за расширение сотрудничества с Веной и Габсбургами. Это стало «последней каплей» для австрийских властей. За УВО взялись по-настоящему всерьёз. Вновь проводились облавы, рейды и репрессии. Но в то же время, учитывая малочисленность организации, австрийская полиция и спецслужбы сумели грамотно распорядиться своими полномочиями и в целом избежать несправедливых обвинений и арестов, а также использовать действия УВО (в особенности убийство Твирдохлиба) для того, чтобы создать среди украинской общественности негативный образ экстремистов.

Евгений Коновалец - руководитель УВО

Параллельно начинали выходить на уверенный режим работы механизмы украинской автономии в Галиции. Хотя поляки, остававшиеся официально в Галиции главными, пытались в легальных рамках ставить автономии палки в колёса, Вена сумела сохранить ситуацию под относительным контролем и проконтролировать, чтобы поляки не перегибали палку. В итоге, хотя при полноценном разделении Галиции можно было бы достичь куда больших результатов, галицкие украинцы переживали благодаря автономии национальный и культурный подъём. Существенно снизилось количество преград для официального использования украинского языка, открывалось больше украинских школ, периодических изданий и организаций. С окончанием послевоенного кризиса начался и экономический подъём (по меркам региона, естественно). Вслед за окончанием грозных лет и началом «Золотых двадцатых» приходило и успокоение населения. В этих условиях УВО быстро вступила в кризисное состояние.

Кризис УВО поставил его руководство перед необходимостью как-то решать возникшие проблемы. Летом 1923 г. Коновалец собрал в Праге совещание руководящего состава галицийского подполья, на котором сделал доклад о международной ситуации. Суть доклада сводилась к необходимости искать реальные силы, на которые украинское националистическое подполье могло бы опереться в борьбе против Австро-Венгрии и режима Скоропадского в Киеве. На начальном этапе движения одна такая опора у УВО уже была – это Румыния. Государство, оказавшееся по результатам Вельткрига в лагере проигравших, несмотря на зависимость от Германии и Австро-Венгрии, вполне была не прочь своим бывшим врагам немного насолить – особенно Австро-Венгрии, которая контролировала «исконно румынские» Трансильванию и Буковину. Действовать по-настоящему смело румыны не могли, но потихоньку («пока никто не видит») вполне себе укрывали у себя различных антиавстрийских экстремистов, оппозиционеров и прочих тёмных личностей. Помимо того, чтобы приютить у себя Коновальца, Румыния предпринимала и более дерзкие шаги – например, договорившись с Нестором Махно и французскими спецслужбами о вывозе знаменитого Батьки-атамана в Коммуну.

По итогам доклада Коновальца началась более усиленная проработка и других вариантов. Так, ещё одной базой для УВО стала Греция, которая, хотя и не конфликтовала напрямую с Австро-Венгрией (у неё был зуб на Болгарию), тем не менее пользовалась своим статусом «Неуловимого Джо», чтобы и немцам с австрийцами гадить, и с синдикалистами контрабандой заниматься, и прочие тёмные делишки вести. Неожиданным контактом стал германский абвер – немцам не нужны были диверсии против Австро-Венгрии, но им была интересна развединформация из самых разнообразных источников. Рассматривался даже вариант с поддержкой от Советской России. Прежде всего за советскую линию выступали сторонники Винниченко из числа деятелей и офицеров Директории. Однако этот вариант накрылся – Советские власти помощь обещали, но за это требовали полностью подчинить УВО «нужным людям» и устранить Коновальца от руководства. Это вызвало внутренний кризис в УВО, который длился почти два года. В конце концов бывших офицеров УНР и Директории — сторонников Винниченко — исключили из УВО. Кризис, связанный с «советской линией» поставил УВО на грань окончательного распада. Но были факторы, которые не позволили радикализму угаснуть окончательно.

В 1920-е гг. УВО была не единственной организацией, объединявшей украинских националистов. Постепенно начинали формироваться другие аналогичные организации – полуофициальные или полностью подпольные. Они создавались как на территории Галиции, так и за рубежом – в основном в Румынии и Греции. Наиболее примечательными можно назвать «Группу украинской национальной молодёжи» и «Лигу украинских националистов» (под руководством Миколы Сциборского). В июне 1927 г. руководящими органами «Группы украинской национальной молодёжи» и «Лиги украинских националистов» был создан координационный центр — «Союз организаций украинских националистов». В январе 1928 г. секции этих организаций пошли ещё дальше, объявив о своём слиянии в «Союз украинских националистов».

Первый конгресс украинских националистов

Ввиду того, что ставка исключительно на насильственные методы себя полностью исчерпала и дискредитировала, к концу 1920-х гг. в украинских националистических кругах наметилась тенденция к объединению разрозненных сил в единую легальную политическую организацию, которая, по мысли её создателей, должна была бы уделять первостепенную роль не «боевым акциям», а идеологической работе с массами, не отказываясь при этом и от террора. Проведённые в 1927−1928 гг. в Бухаресте конференции украинских националистов стали последним шагом к созданию I Сбора (съезда) украинских националистов (28 января − 3 февраля 1929 г.) Организации украинских националистов на основе УВО и упомянутых выше объединений. Руководящей структурой ОУН стал Провод украинских националистов (ПУН), который возглавил лидер УВО Евгений Коновалец – он, воспользовавшись кризисом в УВО, прекратил экстремистскую деятельность, сумел, убедив австрийские власти в том, что он отказался от радикализма, добиться того, чтобы австрийские спецслужбы от него «отстали», и дождаться «заочной амнистии» от Скоропадского (хотя в Украинской державе руководитель УВО остался персоной нон-грата), что позволило ему начать деятельность в Галиции «с чистого листа» и развернуть легальную деятельность. Согласно решениям съезда, Украинская войсковая организация сохраняла свою формальную организационную самостоятельность и официально никак не связывала себя с ОУН. Вся «боевая работа» (террористическая активность) должна была вестись только от лица УВО и её руководства, «дабы не чернить репутации ОУН как чисто политической организации». Коновалец принял решение, что УВО остаётся вооружённым отрядом ОУН, формально независимым от ОУН (хотя на практике УВО и ОУН руководили одни и те же лица, что, впрочем, должно было оставаться от австрийского и гетманского руководства в тайне).

В одном из своих писем митрополиту Шептицкому Коновалец привёл следующие аргументы в пользу создания Организации украинских националистов:

”

Мы пришли к выводу, что пока УВО будет только конспиративной террористической организацией, нечего думать о широкой политической акции в украинском деле. Террор должен быть не целью, а средством, средством, которое при удачных аттентатах способствует подчинению масс, при неудачных отталкивает массы от неудачников. Массы представляют не субъект политики, а объект, который нужно завоевать всеми средствами, а завоевав, нужно держать в руках, используя их в своих политических целях. Следовательно, из этого выплывает тот первый вывод, что УВО нужно превратить в такую организацию, которая будет способной пользоваться в борьбе за массы и для своей политики всеми, а не одним только террористическим средством.

“

Попытка Коновальца закрепить за ОУН статус легальной политической организации украинских националистов в Галиции, однако, застопорилась — молодое поколение националистов, начавшее приходить в ОУН с 1929 г., рассматривало её лишь как расширенную версию УВО. В каждом легальном действии они видели признак «предательства нации». С момента своего создания ОУН в основном (кроме крыла радикальной молодёжи) свернула террористическую деятельность против Австро-Венгрии, вместо этого сосредоточившись на организациях акций протеста, аккуратно, но настойчиво выступая против попыток достижения межнационального согласия, которые с украинской стороны предпринимали умеренные общественные силы, находившиеся благодаря реформам Карла I в большинстве. Самым ярким эпизодом в деятельности ОУН в конце 1920-х гг. стала весна 1929 г., когда ОУН в Галиции организовала ряд крупных протестных акций, направленных против действий польских властей Галиции попытавшихся в тот момент провести ещё одну попытку наступления на украинскую автономию.

Стоит отметить, что, в отличие от РИ Польши, почва для деятельности УВО и ОУН была на порядок менее благодатна. Террористическая деятельность УВО была куда менее активной и плодотворной, а примерно с 1922 г. и вовсе вызывала у немалой части галицких украинцев откровенное раздражение – куда более популярные умеренные деятели опасались, что деятельность экстремистов приведёт к тому, что Габсбурги начнут откровенно подыгрывать полякам. Таким образом, УВО (впоследствии от этой проблемы страдала и вполне легальная ОУН), начиная как сплочённая структура бывших солдат и офицеров, оказалась вынуждена привлекать в свои ряды уже откровенных маргиналов, что в будущем сыграет с организацией злую шутку, заложив основы для конфликта поколений. Основную «рекламу» УВО сослужили громкие акции начала 1920-х гг., но в политической игре УВО и её легальная наследница ОУН играли незначительную роль. По большей части, УВО была на слуху прежде всего благодаря полякам, которые старались поднять экстремистов на щит, дабы получить поддержку Габсбургов в польско-украинском противостоянии. Тем не менее, несмотря на то, что она находилась на задворках галицийской политики, ОУН всё же нашла свою нишу, хотя и незначительную. Но эта организация всё же находилась на сцене, и ОУН ещё предстояло сказать своё слово.

Польская манифестация в Галиции

Радикализм поднимал голову и среди поляков. Поляки активно проводили агрессивные демонстрации в знак протеста против передачи Холмщины Украине, устраивали акции неповиновения в Галиции. Проводились также еврейские погромы, а в Галиции к ним добавлялись и драки «стенка на стенку» между поляками и украинцами (квартал против квартала, район против района, деревня против деревни). Однако, собственно, сами полноценные организации, делавшие ставку на террор и экстремизм, формировались, как правило, на территории независимой Польши. Тем не менее, полякам конкретно в Австро-Венгрии не особо нужны были радикальные организации, не нужны были экстремисты, не нужен был террор (хотя на низовом и бытовом уровне в начале 1920-х гг. рядовые поляки не чурались погромов и драк). Они пользовались прежде всего административными средствами и политическим влиянием. Кроме того, для поляков деятельность УВО была в целом выгодной – она позволяла выставить в дурном свете украинское движение перед Веной. Возможно, поляки и смогли бы добиться расположения Габсбургов и получить более широкие легальные возможности для ограничения украинской автономии… если бы сидели смирно. Но сидеть смирно поляки не желали – они слишком были уязвлены прошлыми обидами. Хотя украинское движение и было недовольно тем, что вместо разделения Галиции они получили лишь автономию под «присмотром» поляков (украинцы, опасаясь польского обмана, рассчитывали на большее), хотя действительно начали свою деятельность откровенно экстремистские организации (по типу УВО), но украинцы, в отличие от поляков, «остыли» гораздо быстрее. По мере стабилизации ситуации в первой половине 1920-х гг., видя, что Вена способна хоть как-то остудить горячие польские головы, украинское национальное движение очень быстро начало прислушиваться к умеренным деятелям, настаивавшим, что автономия в составе Галиции – более чем достаточная база для дальнейшего расширения прав и свобод галицких украинцев. В результате деятельность УВО была для австрийцев не больнее булавочных уколов, экстремизм был на порядок слабее, чем в РИ Польше, а украинцы, после серии конфликтов и кампаний неповиновения начала 1920-х гг. очень быстро «остыли» и стали более-менее лояльны Габсбургам. Причем в какой-то степени даже более лояльны, чем поляки.

Важной опорой Вены в Галиции была польская партия «Краковских консерваторов», которая до Вельткрига играла ведущую роль в галицийской политике. Эта партия была не только верной и лояльной власти Габсбургов – «Краковские консерваторы» также способствовали достижению мира и стабильности в Галиции, проводя прагматичный и примирительный курс. Конструктивная позиция в решении украинского вопроса, терпимость по отношению к евреям оставались характерными чертами политики «Краковских консерваторов» вплоть до Вельткрига. Выступая против разжигания ненависти к украинцам, они призывали украинских деятелей относиться с уважением к интересам польского народа, стремиться к поиску компромисса, который бы устраивал обе нации. Однако, ввиду многих сложностей и ошибок при решении польского вопроса в германской и австрийской политике, после войны «Краковские консерваторы» переживали кризис. Создание независимой, но крайне урезанной по территории Польши, решение вопроса о Холмской губернии в пользу Украины, передача Белостока Литве, создание украинской автономии в Галиции – всё это очень и очень злило поляков.

Среди поляков тоже начинал распространяться радикализм, они также формировали экстремистские организации, но они действовали в основном на территории независимой Польши (и реально там накуролесили), в то время как в австрийской Галиции поляки предпочитали более легальные формы давления. Демонстрации, скандалы в парламенте, акции неповиновения сотрясали Галицию в начале 1920-х, и по сути наносили авторитету габсбургской власти даже больший вред, чем акции УВО.

Партия «Краковских консерваторов», настроенная на компромисс и сотрудничество с Габсбургами, переживала тяжёлый кризис. В партии произошёл раскол – в знак протеста против «несправедливости по отношению к Польше» из её рядов вышли многие члены. В первой половине 1920-х гг. казалось бы, страсти поулеглись, но в 1925 г. произошло ещё одно событие, которое вызвало кризис и замешательство в польском национальном движении – Польша заключила унию с Литвой, что означало то, что Галиция вместе с Холмской губернией потеряли даже самые гипотетические шансы воссоединиться с польскими землями (хотя поляки сохранили на них претензии). Польско-литовская уния вызвала у поляков двойственные чувства – несмотря на первоначально неоднозначную реакцию, многие поляки (прежде всего жители самой Польши) в целом неплохо приняли унию, рассчитывая изнутри превратить Литву в польское государство (а поляки составляли там значительную часть населения), но вот в Галиции реально опасались, что, ввиду наличия украинской автономии, они рискуют лишиться статуса ведущего народа в этом регионе. Политика компромисса и примирения, проводимая до Вельткрига «Краковскими консерваторами», начинала давать трещину. Польские власти во второй половине 1920-х гг. всё чаще пробовали ставить палки в колёса украинской автономии, пытаясь сохранить своё господство в Галиции. А за это господство начинала нарастать тревога – и вполне обосновано. В 1920-х гг. намечалась тенденция по увеличению украинского населения – в связи с появлением независимой Украины и включением этой страны в экономическую систему Миттельевропы оттуда началась более заметная эмиграция – и часть мигрантов предпочитала уезжать в Галицию, где было проще освоиться. Наблюдались зачатки тенденции, грозившей пошатнуть главенствующее положение поляков в главном городе Восточной Галиции – Лемберге. Процессы урбанизации вели к усилению потока бывших крестьян в города – и в Лемберг шло немало украинских крестьян. В этих условиях нарастало влияние польских националистических сил, которые не были склонны к уступкам и компромиссам. В 1920-х гг. Вена успешно сдерживала эти тенденции и Галиция была в целом спокойным регионом – украинцы успокоились, так как почувствовали улучшение своего положения, и поляки тоже под влиянием экономического подъёма «Золотых Двадцатых» умерили свой пыл. Но это было в условиях благополучных времён, которые не могли длиться вечно.

Несмотря на оформление радикальных и националистических организаций (по типу УВО и ОУН) и усиления конфронтационных настроений в польской политике, большая часть 1920-х гг. была в целом спокойной – Габсбургам удалось удержать ситуацию под контролем. УВО и прочие организации не делали погоды – их акции могли быть громкими, но они были редкими и реальных результатов не приносили. Польско-украинское противостояние проявлялось в основном в политической и бытовой сфере. Причём бытовая сфера была, в отличие от УВО, малозаметной, но гораздо более значимой. Бытовые ссоры, драки, потасовки стенка на стенку (деревня на деревню, квартал на квартал, район на район) и пр. – вот основной фронт конфликта. И одним из самых неожиданных, но при этом очень ярких фронтов этого бытового противостояния стал футбол.

Игроки футбольного клуба "Украина"

Поляки старались доминировать во всех сферах жизни Галиции – в том числе и в спорте. Если брать футбольные клубы, то в Лемберге по количеству (и по качеству) преобладали именно польские команды. Тем не менее, представителям различных национальных движений уже давно открылся потенциал спорта для консолидации нации и продвижения своих идей – это было продемонстрировано уже на примере чешского сокольского движения, которое стало в своё время важным носителем и распространителем идей чешского национализма и панславизма. Ещё до Вельткрига в Восточной Галиции формировались украинские пожарно-гимнастические общества – так называемые «Сичи». Часть кадров пришла из сокольского движения. Спортивная подготовка среди детей проводилась в скаутской организации «Пласт». Также формировалась основа для объединявшего украинское национальное движение спортивного клуба. В мае 1904 г. по инициативе украинских учеников «I Академической Гимназии» в Лемберге был организован клуб, получивший название «Украинский спортивный кружок» (УСК). Клубом была сформирована футбольная команда. В начале существования деятельность клуба была ограничена только организацией показательных матчей и встреч. На базе клуба в 1911 г. по инициативе профессора Ивана Боберского, который раннее был учителем физкультуры в украинской средней школе в Перемышле, было основано Спортивное общество «Украина», которое также имело футбольную команду. В течение первых трёх лет существования «Украина» играла в основном с другими этническими украинцами, а в 1914 г. во время Вельткрига клуб прекратил свою деятельность. После войны, в 1919 г. клуб был восстановлен. Некоторое время после восстановления ФК «Украина» опять же играла в основном с другими украинскими командами, но уже в начале 1920-х гг. руководство клуба стремилось повысить свой статус, начав играть и против польских команд, доминировавших в галицийском спорте. Расширение поля деятельности не заставило себя ждать – 30 сентября 1920 г. в рамках кампании по улучшению польско-еврейско-украинских отношений, состоялся первый официальный матч польского еврейского клуба («Хасмонея») с украинским, в котором «Украина» проиграла 1:4. Но главным – истинно польским – клубом Галиции, была лембергская «Погонь». «Погонь» и стала главной целью, которую «Украина» стремилась обыграть (впрочем, «Погонь» оправдывала звание фаворита, обыгрывая «Украину» в большинстве матчей на протяжении 1920-х и первой половины 1930-х гг.). А там, где намечается противостояние команд, недалеко и до противостояния футбольных фанатов.

Игроки футбольного клуба "Погонь"

Уже во 2-й половине 1920-х гг. матчи между лембергскими «Погонью» и «Украиной» получили статус дерби – причем даже не из-за качества игры, и из-за национального вопроса. Создание украинской автономии в составе Галиции разозлило польских националистов, которые стремились подчеркнуть «польскость» этого региона любыми средствами. В это время футбольный клуб «Погонь» наращивал свою силу, не только успешно отстаивая титул сильнейшего клуба восточной Галиции, но также имея статус одного из ведущих клубов всей остальной Галиции, и неплохо выступая и с другими командами из других регионов и стран. Успехи «Погони» становились ещё одним аргументов в продвигавшемся поляками лозунге: «Лемберг – польский город!». Этот лозунг, а также использовавшиеся для его продвижения аргументы, раздражали украинцев до глубины души. Матчи между «Погонью» и «Украиной» всегда отличались довольно напряжённой атмосферой – болельщики обеих команд часто выкрикивали националистические лозунги и оскорбляли игроков и поклонников другой команды, иногда случались и потасовки.

В этих обстоятельствах украинскому движению нужны были политики, способные защитить права украинской автономии от притязаний поляков и расширить представительство украинцев в общеимперской политической жизни. Такие люди нашлись, и самым ярким из них был Евгений Петрушевич. Талантливый и опытный политик, Петрушевич неплохо проявлял себя ещё до Вельткрига. В 1910 – 1912 гг. он возглавлял борьбу за принятие в Галиции нового избирательного закона, который должен был увеличить украинское представительство. Заняв лидирующие позиции в комиссии для разработки нового избирательного закона, Петрушевич вместе с другими видными представителями украинского движения добились увеличения квоты украинцев в сейме до 62 мандатов, что было одобрено членами сейма.

Не менее активно Петрушевич участвовал в деятельности австрийского парламента. В разгар Вельткрига он стал фактическим лидером украинского парламентского представительства. На этом посту Петрушевич возглавил борьбу по защите интересов украинцев, что стало особенно актуальным после того, как 23 октября 1916 г. был опубликован императорский манифест, предоставивший полякам право на восстановление государственности и фактически подчинивший полякам Восточную Галицию. В связи с этим Петрушевич провел ряд встреч с влиятельными деятелями Австро-Венгрии, обнародовал несколько аргументированных заявлений в выступлениях и печати, отстаивая историческую справедливость в отношении Галичины — украинской этнической территории и её народа, который имел такое же право на национальную государственность, как и другие народы империи. В результате деятельности Петрушевича украинцев стали больше привлекать на руководящие должности в местных и региональных учреждениях Галиции, более того, украинский учёный Иван Горбачевский стал министром здравоохранения Австро-Венгрии, а Иосиф Ганинчак — генеральным прокурором Цислейтании.

Евгений Петрушевич

Во время переговоров в Брест-Литовске в феврале 1918 г. Петрушевич возглавил галицко-украинскую делегацию, которая, будучи отстранённой от непосредственного участия в дискуссиях, способствовала внесению в секретное приложение к заключённому между Центральными державами и УНР договору обязательство Австро-Венгрии предоставить Восточной Галиции автономию к 20 июля 1918 г. После того, как польские представители в австрийском парламенте сорвали ратификацию Брестского соглашения, Петрушевич совместно с парламентариями Чехии и Словакии разработал и внес на рассмотрение императора Карла I план переустройства Австро-Венгерской империи. По его плану, империю необходимо было преобразовать в федерацию свободных народов с перспективой образования национальных государств в союзе с Австрией. Когда Карл I издал свой манифест в октябре 1918 г., Петрушевич надеялся, что Восточная Галиция получит статус полноценного «штата». Сохранение формальной целостности Галиции стало для него разочарованием, но организация в её составе украинской автономии была воспринята им как луч света – Петрушевич считал, что, хотя ожидания и не были реализованы, автономия станет неплохой базой для дальнейшего расширения прав украинского населения, рассчитывая в будущем всё-таки добиться окончательного отделения автономии от польской части Галиции. А пока – нужно выстраивать политическую жизнь автономии, через конструктивную деятельность превращая её в полноценный «штат» если не де-юре, то де-факто.

Город Станиславов - один из основных центров украинской автономии в Галиции

После оформления украинской автономии в Галиции Петрушевич стал председателем её правительства и оставался им вплоть до конца 1929 г. «Эра Петрушевича» стала для Галиции крайне важным временем бурного развития западноукраинской культуры и политических традиций, сыгравшим для движения галицких украинцев важнейшую роль в будущем. При нём в украинской автономии была проделана огромная работа по налаживанию местной политической системы, укреплялись муниципальные институты, предпринимались меры не только по защите, но и по дальнейшему развитию украинской культуры. Противник радикализма, Петрушевич проделал огромную работу по нейтрализации влияния УВО и небезуспешно убеждал австрийские власти в том, что украинскому движению с радикалами не по пути. Он активно контактировал с австрийскими кругами, добиваясь у Центра покровительства и защиты от польских притязаний. В то же время он был сторонником заключения компромисса с поляками – не ища конфликтов на ровном месте, он в то же время настойчиво добивался выделения украинской автономии в полноценный «штат». В своих переговорах с поляками он добивался «бархатного развода», согласно которому согласиться на отделение Восточной Галиции должны были сами поляки. Для этого Петрушевич обязался уважать права поляков в Восточной Галиции, стараясь при этом подтвердить слова делом – так, он официально подтвердил австрийскую директиву о том, что Лемберг и окрестности будут фактически польским анклавом внутри украинской автономии, при этом в проекте окончательного отделения Восточной Галиции Петрушевич высказывал готовность оставить в возможном «штате» особые права Лемберга как польского автономного анклава. Эта тактика, хотя некоторыми наиболее радикальными политиками и активистами рассматривалась, как чрезмерное уступничество, была весьма многогранной – в случае, если бы поляки не согласились на предложенный Петрушевичем проект «бархатного развода», появлялась возможность выставить поляков в глазах Вены как недоговороспособных. Деятельность Петрушевича способствовала как успокоению украинского движения, повышению его лояльности Габсбургам, так и усилению его значимости в глазах Вены, делами доказывая, что украинцы, как и чехи, итальянцы, поляки, словенцы, заслуживают свой полноценный «штат».

Тем не менее, хотя в 1920-х гг. Галиция со стороны выглядела спокойной, а поляки и украинцы, несмотря на наличие отдельных экстремистских организаций, старались вести себя более-менее в рамках приличия, расслабляться Габсбургам было ещё рано. Угли всё равно тлели, и в век левого радикализма и национализма опасность пожара была как никогда высока. Возможно, решительно и окончательно разделить Галицию в отдельные коронные земли для поляков и украинцев по отдельности было бы самым мудрым решением. Но Габсбурги пока ещё до этого не дозрели.

Еврейская диаспора в Австро-Венгрии и решение вопроса о Буковине

Разруливая разборки между поляками и украинцами, Вена нашла самого неожиданного союзника – и этот союз был крайне ироничным ввиду того, что партия, лидировавшая в политической жизни немецкой Австрии, на протяжении всех 1920-х гг. успешно продвигавшая своих людей на пост президент-министра Цислейтании, была основана когда-то антисемитом Карлом Люгером. Речь идёт о галицийских евреях.

Еврейская синагога в Галиции

В XIX в. численность населения иудейского вероисповедания в городах Галиции заметно возросла. Это стало результатом традиционно более высокого в еврейских семьях естественного прироста, а также улучшения медицинского обслуживания. В 1900 г. в Галиции проживало более 811 тыс. евреев, что составляло 11,1% народонаселения Австрии и почти 70% всех евреев, проживавших в Габсбургской монархии. Спустя десять лет численность евреев в Галиции составляла уже 871 тыс., в том числе 213 тыс. проживало в Западной Галиции. В западной части региона евреи были сосредоточены прежде всего в восточных и южных уездах РИ краковского воеводства, а в Восточной Галиции, где их было гораздо больше, они расселялись равномернее. В национальной структуре региона евреи составляли третью группу по численности после поляков (50%) и украинцев (42%). Средний уровень образования еврея в Галиции был выше, чем у его единоверца из Царства Польского или западных губерний России. В связи с политикой властей в сфере просвещения и ввиду того, что в еврейских семьях придавалось большое значение образованию, процент евреев, не владеющих государственным языком, был в Галиции относительно низким, не только в сравнении с еврейским населением в других регионах, но и в сравнении с населением христианского вероисповедания. При рассмотрении вопросов, связанных с религией, важно отметить, что мультикультурность Галиции вместе с традициями политической жизни и формальным равноправием способствовали религиозному разнообразию также внутри самого еврейского общества. Несмотря на многочисленность хасидов в регионе, довольно влиятельными, хотя и не слишком многочисленными были приверженцы реформистского иудаизма, представленные более состоятельными, ассимилированными так называемыми поляками иудейского вероисповедания, с сильными центрами в Кракове, Лемберге и Перемышле.

Еврейская школа в Галиции

Не обошли галицийских евреев стороной и процессы аккультурации и ассимиляции. На рубеже XIX–XX вв. эти процессы, исключая Черновицы, были уже ориентированы в сторону польской культуры. Немногочисленными и маловлиятельными были те еврейские организации и круги, которые тяготели к немецкой или австрийской культуре. Среди сподвижников Юзефа Пилсудского, в польских организациях, борющихся за независимость, в военизированных формированиях, в рядах Польской социалистической партии было много евреев.

Галицийские евреи участвовали в рабочем движении, поначалу польском и австрийском, или создавали собственные профсоюзы, часто религиозного характера и сосредоточенные вокруг собственной синагоги, и лишь потом создавали свои, еврейские рабочие организации. Однако в Галиции из-за слабой индустриализации региона отсутствовало массовое еврейское рабочее движение. До Вельткрига Бунд, самая крупная еврейская рабочая партия в Центрально-Восточной Европе, до Галиции не добрался.

Более заметным было сионистское движение, которое выделялось на фоне других еврейских группировок, создавая временные союзы, в частности с украинскими движениями. Оно безуспешно пыталось принудить правительство к созданию еврейской избирательной курии. Тем не менее в значительной степени благодаря деятельности сионистов стало возможным создание – после выборов в австрийский рейхсрат в 1907 г. – первой в мире еврейской парламентской фракции. Возникновение в Галиции антисемитизма привело к тому, что большая часть ассимилированной в культурном отношении еврейской молодежи оказалась в рядах сионистов. Накануне войны сионизм пользовался в регионе серьезным влиянием и тяготел к парламентаризму и соглашательству, отмежевываясь от радикализма, характеризовавшего это движение в России и Царстве Польском.

Дети в еврейском гетто

Хотя в городах можно было без труда определить границу между христианскими кварталами и гетто, тем не менее до Вельткрига отношения между поляками и евреями в Галиции были хорошими. Несомненным фактом является то, что уже существовала враждебность галицийских крестьян к евреям. Но поводом для нее служили не столько националистические побуждения, сколько причины экономического и религиозного характера, а также методы завоевания популярности, которыми пользовались некоторые политики (в частности, ксендз Станислав Стояловский), для которых антисемитизм был удобным средством пропаганды и завоевания поддержки для своих партий. В условиях повсеместной нищеты и неграмотности легко было использовать враждебность к евреям в борьбе за голоса избирателей, а в борьбе с алкоголизмом и невежеством обращались чаще всего к антиеврейским аргументам.

Тот факт, что в автономной Галиции поляки были правящим слоем, то есть им не угрожала утрата национальной самобытности в результате русификации или германизации, способствовал также и тому, что здесь влияние антисемитских лозунгов было меньше. Этому способствовали демократические, либеральные и парламентские традиции, а также позиция местных и центральных властей в Вене, почти не оставлявшая возможностей для активной деятельности группировок крайне националистического и шовинистического характера. В Галиции, хотя и она не была свободна от антиеврейских эксцессов, долгое время не происходило погромов. Тем не менее на рубеже веков свой отпечаток на отношения между поляками и евреями накладывало нараставшее польско-украинское противостояние, a начало Вельткрига и события, ему сопутствующие, стали впоследствии мощным катализатором для развития недоброжелательных взаимоотношений.

В январе 1918 г. IV Универсалом Центральная рада Украины провозгласила независимую Украинскую Народную Республику (УНР). Хотя её территория не должна была включать Галицию, последующие события привели к тому, что разногласия, сопровождавшие создание УНР, в значительной степени отразились на отношениях между поляками и евреями.

Еврейские беженцы на общественных работах

На основании Брест-Литовского мирного договора от 9 февраля 1918 г. между Центральными державами и УНР ее западная граница проходила по линии, разделявшей до войны Габсбургскую монархию и Россию, и включала уезды Холмщины и Подляшья. Это вызвало волну демонстраций протеста и забастовок в Королевстве Польском и в Галиции. Объединение польских депутатских фракций в Вене, Польское коло, заявило, что «немецко-украинская дружба, которой предстоит укрепляться на трупе Польши и Литвы, имеет целью посеять ненависть между польским и украинским народами». По вопросу о Холмщине должны были высказаться и евреи, да и сам вопрос в целом повлиял на взаимоотношения между поляками и евреями не только на спорной территории, но и в Галиции. Евреям предстояло стать жертвами «польско-украинской ненависти», упомянутой в депутатском воззвании. Для еврейских общественных кругов в Галиции не остался незамеченным декларативный либерализм, характеризовавший начинания Центральной Рады в отношении их единоверцев в «русской Украине». В январе 1918 г. Центральная рада приняла Закон о национальной и личной автономии. В силу его автоматически обретали право на автономию три самые крупные национальные группы: русские, поляки и евреи. Действительно, позиция Центральной Рады в отношении евреев была одобрена лидерами еврейских политических партий, подчеркивавших почти образцовый характер статуса евреев и тех автономных институтов, которые были для них предусмотрены в данном законе.

Еврейские беженцы во время Вельткрига

С другой стороны, не остались незамеченными и погромы в провинции, которые не сумела предотвратить власть. Это сразу привело к углублению разногласий между евреями и украинцами и стало дополнительным фактором, приведшим к тому, что еврейские политические партии в Галиции и Королевстве Польском полностью солидаризировались с поляками по вопросу о Холмщине.

Позиция еврейских масс на Холмщине и в Подляшье, как и во всем Королевстве Польском и в Галиции, была сдержанной. Тем не менее высказывались и мнения, авторы которых не скрывали своей антипатии к украинцам, считавшимся явными антисемитами. Официальные представительства в Галиции протестовали. Со страниц еврейских газет звучало мнение, что совершенно необходимо, чтобы евреи вместе с поляками оказались по одну сторону в движении против «внуков жестоких гайдамаков».

Пресса, выходившая на идиш, хотя и поддерживала мысль о том, чтобы спорные территории оставались в руках поляков, всё же не избежала спекуляций на тему о том, обладают ли евреи правом, так сказать, решающего голоса и есть ли у них шанс на получение определенных уступок, концессий или хотя бы обещаний со стороны польских властей. Расчет был на то, что различные противоречия, возникавшие по ходу решения польского вопроса и отражавшиеся на отношениях между Австрией и Германией, позволят ожидаемым для евреев образом решить еврейский вопрос. Дополнительно заявлялось, что следует анализировать ситуацию евреев в Украине, Галиции и Литве, требовать для себя культурной автономии и национальных прав, но сохранять, безусловно, нейтралитет в национальных конфликтах.

Еврейские солдаты и офицеры австро-венгерской армии

В том, что касается положений Брестского договора, польские и галицийские евреи почти везде солидаризировались с поляками. Этой позиции не изменил тот факт, что – абстрагируясь от актов террора, которые позволяли себе в отношении еврейского населения пренебрегавшие дисциплиной украинские отряды, – в определенных формах еврейская автономия на самом деле начала осуществляться. Однако вопрос о Холмщине не сблизил обе нации. Вопреки демонстрации многими евреями польского патриотизма и лояльной позиции подавляющего их большинства, что отмечалось практически на всех уровнях – от ассимилированных, через представительства сионистских, фолькистских и социалистических партий, и заканчивая рядовым, чаще всего ортодоксально религиозным жителем штетла – замешательство, вызванное Брестским договором, в конце концов должно было негативно сказаться на польско-еврейских отношениях. Неприязненное отношение к евреям в 1918 г. еще более подогревалось доходившими из революционной России вестями, касавшимися их роли и участия в новом, большевистском правительстве. Углублявшаяся пауперизация населения, инфляция и трудности со снабжением – все это не могло не отразиться на взаимных отношениях. Все более заметные признаки того, что военный потенциал Центральных держав будет вот-вот исчерпан, способствовали радикализации настроений в обществе. В этой ситуации вопрос о Холмщине, вызывая, впрочем, справедливое возмущение польской стороны, привел к усилению не только патриотических, но и шовинистических позиций. Поляки полагали, что они не нуждаются в поддержке евреев для своего «священного возмущения», они не верили, что евреи могут сыграть какую-либо роль в польско-немецко-австрийском или польско-украинском конфликте. Зато во многих случаях включался хорошо известный механизм: «во всем виноваты евреи». В некоторых газетах даже утверждалось, что за планами очередного «раздела» Польши стоит Натан Айдингер, якобы еврейский советник министра иностранных дел Австро-Венгрии Оттокара Чернина.

Урок в еврейской школе

Более всего пострадали галицийские евреи, которых считали ярыми сторонниками политики австрийцев. Евреям в Галиции оказали «медвежью услугу» также выступления их австрийских единоверцев: издаваемые ими венские еженедельники поздравляли УНР с заслуженной свободой, тем более что она должна была гарантировать неограниченные национальные права и соответствующее влияние в правительстве другим национальностям, проживающим в Украине. Во многих городах Галиции дело дошло до антиеврейских эксцессов, в некоторых – до серьезных беспорядков. Против евреев выступала как учащаяся и студенческая молодежь в Лемберге, так и крестьяне из небольшого села Нароле в окрестностях Перемышля; нападали на евреев, пользующихся железнодорожным сообщением Перемышль–Мшана, а в Стрые дошло до грабежей магазинов в еврейском квартале. Однако наиболее крупные антиеврейские беспорядки, имевшие самые серьезные последствия, произошли в Кракове 17−18 апреля. Грабили и уничтожали магазины, мастерские и дома в еврейском районе Казимеж; в результате этих событий были отмечены также факты нанесения тяжких телесных повреждений и даже смертельные случаи. Дело приобрело широкую огласку, о нем писала австрийская и германская пресса. Резкая статья, осуждавшая виновников беспорядков в Кракове, появилась также в «Wiener Mittag Zeitung», где краковские события прямо были названы еврейским погромом и высказывалось предположение, что это была «месть поляков за Холмщину».

Хасиды в Австрии

К концу Вельткрига антисемитские настроения нарастали по всей Австро-Венгрии. Широко распространялось мнение о евреях, которые во время войны «нещадно эксплуатировали население». Не обошла эта волна и армию. Так, весной и летом 1918 г. тыловые гарнизоны страны захлестнула волна мятежей, ударной силой которых стали «возвращенцы» с Русского фронта. По убеждению солдат, евреи и капиталисты, нажившие на военных поставках громадные барыши, были двумя сторонами одной медали.

Тем временем развитие международной ситуации и нарастающее в течение последнего года войны стремление к обретению независимости способствовали продвижению Польши по пути достижения суверенности. Принимая во внимание результаты революции в России и брестские постановления, отдельные политические партии начали формулировать основы своей политики по польскому вопросу. Практически исчезла ориентация на Вену, от которой отмежевались даже самые горячие ее сторонники. Активизировались левые круги сторонников независимости, которые умело использовали антигабсбургские настроения и указывали на правильность своей прежней политики, направленной против Центральных держав. Брестские постановления, жесткие меры по восстановлению спокойствия, применяемые оккупационными властями в Королевстве Польском, вести, доходившие из России и районов, оккупированных немцами на Востоке, способствовали радикализации настроений в обществе.

Рост патриотических настроений, убежденность в том, что Австрия слаба и что лишь военные и политические неудачи Германии могут быть выгодны Польше, усугубляли неприязнь к евреям, ассоциируемым с оккупантами. Отношения между поляками и евреями, несмотря на то что евреи демонстрировали польский патриотизм и декларировали по разным поводам солидарность с польской стороной, систематически ухудшались. Немалую роль в этом играли и все большее обнищание, и инфляция, и трудности со снабжением, и ширящаяся спекуляция, в которой повсеместно – отчасти справедливо – обвиняли евреев. Поэтому в последний год войны все чаще стали звучать лозунги о необходимости «национализации» промышленности и торговли, в том числе в многонациональной Галиции, которая еще помнила либеральные и относительно демократические времена правления Франца Иосифа.

Еврейские беженцы во время Вельткрига

Летом 1918 г. стало очевидно, что разговоры о грядущем поражении Центральных держав в Вельткриге были несколько поспешными. По мере ухудшения обстановки во Франции, коллапс которой делал дальнейшую борьбу Антанты бесперспективной, различные национальные движения, глубоко обиженные на немцев с австрийцами или рассчитывавшие получить от Антанты независимость и прочие плюшки, встали перед необходимостью срочно пересматривать свою линию. Многие деятели и движения, ранее фрондировавшие Вене, начали срочно переобуваться, раздавая клятвы верности Габсбургам направо и налево. Евреи также рассчитывали ухватить птицу счастья за хвост. Проблема польско-украинского конфликта, урезания территории независимой Польши и прочие вопросы требовали от евреев искусства лавировать. Высказывалось мнение, что евреи как в самой Австро-Венгрии, так и в появившихся на обломках Российской империи независимых странах, «должны в национальных конфликтах сохранять абсолютный нейтралитет, но одновременно требовать для себя предоставления автономии и национальных прав». В отличие от поляков или чехов те в каких либо реально антигабсбургских действиях замечены не были, не скандалили по поводу «отобранных территорий», как поляки, при этом статус «во всём крайних» вынуждал евреев проводить, во-первых, осторожную линию, и, во-вторых, искать себе сильного покровителя, которым в сложившихся условиях могла быть только власть Габсбургов.

Чувство радости по поводу близкого окончания войны у галицийских евреев омрачалось существовавшими опасениями. Антисемитские настроения в польском обществе усиливались, а обещание Карла I провести глубокую национально-административную реформу создавало тревогу, что по итогам получения Галицией статуса «штата» евреи окажутся в зависимости от «взбесившихся» поляков и «антисемитских» гайдамаков, и никто не сможет им помочь в этой ситуации. Нужно было озаботиться получением чьего-нибудь покровительства, и срочно.

В Галиции проблемы евреев не прекратились. Спор с украинцами в Восточной Галиции стал очередным больным вопросом в отношениях между поляками и евреями. Евреи не хотели играть роль «третьей силы» в конфликте и заняли нейтральную позицию, но, несмотря на это, им не удалось избежать различных обвинений, выдвигавшихся как с польской, так и с украинской стороны. Украинцы, ввиду того, что евреи преимущественно полонизировались, а также в своё время выражали солидарность с поляками в вопросе о Холмщине, опасались, что евреи займут польскую сторону в конфликте и будут способствовать продвижению польской политики в украинской автономии. Поляки же, напротив, усиление тенденций евреев к нейтралитету воспринимали как «предательство» евреями польского дела – и потому поляки совершали всё новые и новые неосторожные действия, способствовавшие тому, что польско-еврейские отношения к началу 1920-х гг. оказались испорчены. При другой ситуации (которая и воплотилась в РИ) евреев ждали бы погромы и террор. Но проводимая ранее политика Габсбургов и сложившиеся политические традиции (которые и в РИ сыграли свою роль в Галиции) помогли избежать самого худшего. Обвинения в «жидокоммуне» также не приобрели в Галиции такого масштаба, как, скажем, в независимой Польше или Украинской державе.

Однако беспорядков избежать не удалось – расшатывание государства в последний год Вельткрига и послевоенный кризис сделали своё чёрное дело, и способность австрийской власти поддерживать порядок снизилась. 1919 – 1920 гг. были тяжёлыми годами как для империи, так и для евреев. Антисемитизм, который уже присутствовал, но, возможно, был ещё не слишком заметен в Галиции накануне 1914 г., во время войны праздновал триумф. Канули в прошлое «золотые времена» Габсбургов и относительно дружественное или, во всяком случае, нейтральное сосуществование евреев с поляками и украинцами. И хотя власть Габсбургов удержалась, для того, чтобы восстановить «старое доброе время», требовалось приложить немало усилий.

Тем не менее, процесс шёл, порядок в Галиции восстанавливался – частично благодаря восстановлению Габсбургами контроля над ситуацией, частично благодаря росту экономики и уровня жизни в «Золотые Двадцатые». Население Галиции успокаивалось – украинцы быстрее благодаря тому, что они получали больше прав с более низкого старта; поляки медленнее из-за «высокого старта» и тому, что не могли простить многих обид. А вместе с ростом благосостояния и успокоением населения всё лучше получалось более-менее держать в узде и антисемитизм. При этом в процессе национально-административных реформ Карла I еврейское посредничество оказалось довольно полезным при решении проблем в Галиции.

«Первой ласточкой» оказался вопрос о Северной Буковине. Украинское движение, как это уже неоднократно отмечалось, было недовольно тем, что Галиция так и не была разделена, а украинская автономия в составе Галиции казалась зыбкой ввиду всё ещё высокого влияния поляков. Возможным шансом решить данную проблему и успокоить хотя бы один народ из двух было бы присоединение к Галиции и украинской автономии Северной Буковины. Тут, естественно, тоже было немало проблем и препятствий, ибо многие народы не желали разделения Буковины.

Главными противниками были, естественно, румыны – они так и оставались за пределами родного национального государства, и теперь Буковина оказалась бы по итогам реформ ещё меньше, чем раньше. Впрочем, большая часть румын всё же была готова к переговорам и вполне допускала тот или иной вариант компромисса. Депутат австрийского рейхсрата Константин Исопескул-Грекул признавал право украинцев только на четыре уезда Буковины без Черновиц. Другой депутат Аурел Ончул отстаивал идею разделения края по этническому принципу, предлагая оставить Черновицы под совместным контролем. Наиболее экстремистскую позицию занимал Янку Флондор, полагавший, что Буковина должна остаться неделимой – но ввиду того, что во время Вельткрига ему грозил суд за государственную измену, Флондор не мог действовать более смело, а его точка зрения была заклеймлена как маргинальная. Открыто враждебно к любым проектам раздела относились буковинские поляки, действовавшие явно по наводке поляков галицийских, не желавших допускать дальнейшего увеличения доли украинского населения в Галиции. По другую сторону баррикад активизировалась украинская общественность. С требованием передачи Северной Буковины (желательно вместе с Черновицами) украинской автономии в Галиции выступили собрание украинских студентов Черновицкого университета, третий съезд украинского православного духовенства Буковины, съезд учителей Заставновского уезда и др.

Вена оказалась перед нелёгким выбором – в данном случае сложно было просто взять и передать территорию, крайне желательно было получить согласие местной общественности. И вот тут-то возник вариант решения проблемы с помощью евреев, которые, во-первых, составляли львиную долю главного города Буковины, Черновиц, и, во-вторых, были очень тесно связаны с местными немцами, разговаривая по преимуществу на немецком языке. Евреи выразили готовность стать посредниками в переговорах между украинцами и румынами о будущем края, выступив при этом единым фронтом с местными немцами. Евреи и немцы при поддержке Вены выступили в поддержку проекта Ончула, посчитав его в условиях столкновения интересов украинцев, румын и поляков наиболее компромиссным. Еврейские представители проделали огромную работу, ведя переговоры с украинцами и румынами. Это посредничество принесло свои плоды в виде достижения договорённости, подписанной представителями буковинских украинцев, галицких украинцев и румын, скреплённой официальным указом Карла I. По результатам переговоров был принят проект Аурела Ончула. Населённые украинцами территории Северной Буковины передавались Галиции и украинской автономии. Черновицы же получили статус, аналогичный статусу Вольного Города в Германии. Это решение более-менее удовлетворило всех, благодаря чему вопрос о Северной Буковине был закрыт.

Этот эпизод очень помог евреям и в Галиции. Выступив союзником немцев и сыграв свою роль в решении вопроса о Северной Буковине, евреи смогли вырасти в глазах Вены и стать надёжной опорой Габсбургов в Галиции. Лояльность евреев Габсбургам значительно повысилась, и наметившийся в Северной Буковине еврейско-немецкий союз стал в глазах евреев защитой и от поляков, и от украинцев. В дальнейшем на протяжении всех 1920-х гг. евреи являлись важным проводником политики Габсбургов в Галиции, продавливая решения Вены и выступая посредником в спорах поляков и украинцев. Правительство в Вене, в свою очередь, отвечало добром на добро – в Галиции и украинской автономии центральная власть проталкивала пункты об уважении прав евреев, а Лемберг и его окрестности – для достижения польско-украино-еврейского компромисса – получил статус польского анклава внутри украинской автономии (столицей украинской автономии стал Тарнополь), в котором, под прикрытием уважения украинцами прав польского населения, были закреплены права в том числе и евреев, которые стали там «глазами и ушами» Габсбургов. Лоялизм евреев в этих обстоятельствах стал необычайно высок – всплеск антисемитизма в конце Вельткрига и в послевоенное время показал, насколько хрупким было их положение. Евреи быстро пришли к пониманию, что они зависят от центральной власти в Вене больше, чем она от них, и потому у них не оставалось никакого иного выхода, кроме как быть верными поддаными Габсбургов и защищать империю и её целостность, не щадя живота своего. Недаром уже в 1920-е – 1930-е гг. в Галиции как среди поляков и украинцев, так и среди самих евреев быстро стал популярным анекдот:

”

Отмечает большая еврейская семья тысячелетний юбилей династии Габсбургов. Все в сборе – отцы, дети, деды, дяди, племянники, вплоть до самых дальних родственников. Весь дом увешан чёрно-золотыми знамёнами и лентами. И вот встаёт самый старый еврей, старейшина семьи, и произносит тост: "Да здравствует империя! Да здравствует император наш Карл! Да будет долгим и благополучным его правление, и да будет благополучным правление его потомков! И завещаю я своим детям и внукам быть верными поддаными империями и защищать её и нашего благословенного императора до последней капли крови! Да будет империя наша сильна и нерушима её богоспасаемая династия! Ибо когда с Габсбургами покончат, за нас примутся…"

“

Транслейтания в 1920-е гг.

Получив в 1867 г. особый статус, венгры всеми силами стремились к сохранению своего статус-кво. Венгерские национальные цели можно обобщить в трех пунктах: 1) само собой разумеющейся считалась неприкосновенность территориальной целостности и самостоятельности страны, а также венгерской супремации; 2) для достижения этой цели руководство страны настаивало на сохранении дуализма; 3) существовало стремление по возможности увеличить политическое влияние Венгрии в рамках Австро-Венгерской монархии. Отношения венгров с центральной властью в Вене исходили из этих целей и отличались сочетанием лояльности и вредительства – если то или иное действие способствовало укреплению особого статуса венгров.

Тем не менее, у венгров были основания для беспокойства за свой статус. Прежде всего нельзя было с уверенностью рассчитывать на сохранение системы дуализма после смерти Франца Иосифа, так как было известно, что престолонаследник Франц Фердинанд смотрит на этот вопрос совершенно иначе – он считал, что империя нуждается в глубоких национальных реформах, главным препятствием на пути которых стал бы как раз венгерский особый статус. В начале ХХ в. именно его планы представляли наибольшую опасность для венгерской национальной политики, поскольку смена монарха повлекла бы за собой оказание поддержки национальным меньшинствам, а может быть, и преобразование системы дуализма. Как известно, эта проблема была «решена» 28 июня 1914 г. сербским студентом из Боснии, и после сараевского убийства лишь немногие венгерские политики искренне оплакивали эрцгерцога… Впрочем, риск того, что правящий монарх всё же покусится на венгерские привилегии, всё же существовал – Карл I тоже осознавал необходимость реформ.

Впрочем, Карл I, вступивший на престол в самый разгар Вельткрига, не тронул систему дуализма − во время войны было бы неразумно вступать в конфликт с венграми, доблестно сражавшимися на фронтах. Однако доблесть венгров подняла вопрос о награде, который стал излюбленной темой венгерской оппозиции. Поскольку венгры не желали завоевания новых территорий, их устремления были направлены на укрепление самостоятельности Венгрии в рамках дуалистической монархии и усиление венгерского влияния внутри ее. Между прочим, последнее большей частью осуществилось само собой из-за диспропорций в производстве продовольствия. К тому же решительный Тиса, как правило, результативно проводил волю венгерской стороны в противовес своим менее талантливым и твердым австрийским партнерам по переговорам. Так случилось и в 1915 г. при создании общего герба Монархии в соответствии с венгерскими геральдическими запросами, что было давним пожеланием венгров, восприимчивых к символической политике. Также давним требованием венгерской оппозиции было введение в венгерских частях общей армии военных команд на венгерском языке, а также венгерской эмблематики. В начале 1918 г. король Карл пообещал выполнить это требование, правда, только после войны.

Однако гарантий со стороны монарха венграм было мало. Нужны были и другие союзники, которые могли бы в случае чего прикрикнуть на Вену. При некоторых обстоятельствах это тянуло на государственную измену, ибо венгерская фронда вредила развитию Дунайской державы. Но тем был важнее свой особый статус, ради чего те были готовы сотрудничать и с другой империей, если та помогла бы защитить венгерские привилегии. Тем более, что основы для венгерско-германского сотрудничества вполне себе имелись. Ещё до Вельткрига среди венгров росли тенденции к германофилии, связанные, правда, прежде всего с международной политикой. Российская империя, вошедшая в Антанту, становилась естественным противником Австро-Венгрии в борьбе за обладание славянскими народами, многие из которых находились под скипетром венгерской короны. Российский панславизм грозил территориальной целостности Венгрии, так что союз с Германией был для венгров естественным. В предвоенные годы все руководители партий, доминировавших в венгерском парламенте, были германофилами, включая и лидеров умеренной оппозиции, Дюлу Андраши-младшего, Альберта Аппони и Ференца Кошута. граф Тивадар Баттяни, один из немногих антигермански настроенных представителей партии независимости, вспоминал:

”

Горе было тому, кто тогда не одобрял официальной немецкой политики, основанной на Тройственном союзе.

“

Вельткриг потребовал и от австрийцев, и от венгров серьёзно задуматься о последствиях прогерманской ориентации. Затянувшаяся война, умножение признаков слабости Австро-Венгрии, а также тот факт, что без помощи Германии она все в меньшей степени сохраняла способность к сопротивлению, в определенной степени изменили ситуацию. Американский консул в Будапеште Уильям Коффин докладывал в государственный департамент 27 сентября 1914 г.:

”

…Какая бы сторона ни победила, Австро-Венгрия и особенно Венгрия обречены оказаться в числе проигравших. Я слышал разговоры о том, что в случае победы Центральных держав Австро-Венгрия в будущем будет не более чем одним из великих герцогств Германии.

“

С каждым новым германским успехом становилось все яснее, что, став частью управляемой из Берлина «Срединной Европы», Австро-Венгрия безвозвратно скатилась бы на уровень второстепенной державы. Поэтому венгерская политическая элита (прежде всего премьер-министр Иштван Тиса) с 1915 г. была вынуждена с растущей энергией защищать самостоятельность Австро-Венгрии, а также Венгрии внутри дуалистической монархии. Слишком большой перевес Германии вызвал у венгерских политиков болезненное раздвоение сознания. В то время как со все большей очевидностью выяснялось, что без немцев Австро-Венгрия бессильна, приходилось и каким-то образом противодействовать этому гнетущему превосходству Германии. Лидер радикальной оппозиции граф Михай Каройи, enfant terrible, заведомо бросивший вызов истеблишменту, пытался вырваться из этого заколдованного круга с помощью растущей германофобии и пацифизма и в конце концов стал сторонником Антанты. Однако подавляющее большинство венгерской политической элиты по-прежнему оставалось на стороне немцев, поскольку превосходство Германии было все же меньшим злом по сравнению с поражением в войне. Средства и в этом случае были различными. Tиса видел выход в упрямой и неуступчивой защите старого порядка и вежливо, но решительно отвергал немецкие планы установления господства в Центрально-Европейском регионе. Другие, особенно Дьюла Андраши, предпочитали опередить события: умеренный оппозиционный политик, и без того располагавший прекрасными связями в немецких кругах, был готов сам инициировать углубление союза с Берлином, надеясь избежать, ссылаясь на договор, еще более крупных жертв после ожидаемой (и желаемой) победы Германии и отклонить чрезмерные требования Германской империи, которая станет еще сильнее в результате военной победы.

Тем временем Германия заметила потенциальную пользу венгерских привилегий в деле ослабления центральной власти Габсбургов и закреплении в своей орбите влияния как Венгрии, так и Австрии. В 1920-е гг. германские дипломаты были не прочь пролоббировать интересы венгров и закрепить их привилегии. Впрочем, Карл I шёл венграм на уступки и без особого немецкого влияния. Начиная свои реформы, император принял этнический принцип применительно к Австрии и примирился с тем, что следствием этого будет отделение по-прежнему казавшейся более сплоченной Венгрии и ослабление связи с ней до уровня всего лишь персональной унии. Карл I подтвердил привилегии Венгерского королевства – таким образом, национально-административные реформы на Транслейтанию не распространялись. К уже имевшимся привилегиям добавились новые. Так, в частности, в венгерском Гонведе была введена отдача команд на венгерском языке. В итоге к концу 1920-х гг. Венгрия обрела такую степень автономии, что была чуть ли не независимым государством – и только общая династия, общий рынок, общая армия и верховенство Центра во внешней политике не позволяли империи окончательно разделиться на два государства.

Иштван Бетлен, премьер-министр Венгрии, с которым ассоциировались практически все 1920-е гг. в Транслейтании

Цислейтания и Транслейтания в Австро-Венгрии стали братьями с противоположными характерами. В Цислейтании организованные либерально настроенным Карлом I реформы шли полным ходом – но на этом пути власть постоянно спотыкалась о всё новые и новые препятствия. В первые послевоенные годы Цислейтания сотрясалась под ударами всё новых и новых политических кризисов – почувствовавшие вкус свободы народы, которые в последний год войны уже откровенно склонялись к сепаратизму, долго не могли смириться с потерей надежды на обещанную Антантой независимость и постоянно скандалили по малейшему поводу. Венгры ехидно посмеивались, глядя на это – они воспринимали свои земли как оплот стабильности и единения под знаменем консервативного курса. Всемогущий Иштван Тиса ушёл в отставку ещё в июне 1917 г., но дело его жило и процветало. В первые послевоенные годы премьер-министром Венгрии был Шандор Векерле, который оставался на этом посту вплоть до своей смерти 26 августа 1921 г. Ему на смену пришёл Иштван Бетлен, который стал олицетворением консервативного курса Венгрии в 1920-е гг. Всеобщее избирательное право так и не было введено, правительство было склонно к авторитарным методам ведения дел, а в королевстве продолжала господствовать крупная земельная аристократия. Однако стремление «законсервировать» «старые добрые времена» натыкалось на ряд проблем. Дело в том, что у них под боком, считай, в одной империи, проводились либеральные реформы. По мере выправления экономической ситуации и роста осознания, что плакала их независимость, самые буйные народы Цислейтании начинали потихоньку умерять свой пыл, хотя и продолжали скандалить до последнего. Однако начавшийся экономический подъём «Золотых Двадцатых» позволил перетянуть на сторону Габсбургов чешский средний класс и предпринимателей, которые наконец почувствовали вкус стабильности… и начали приходить к выводу, что полученная по реформам Карла I широкая автономия была даже не хуже независимости, ведь к собственной конституции, парламенту, широкой национальной автономии, либеральным порядкам прилагался широкий имперский рынок, на котором можно было зарабатывать неплохие прибыли – даже при сильной немецкой конкуренции. Начали успокаиваться итальянцы, и даже польско-украинский конфликт в «Золотые Двадцатые» притих. Венгры глядели на это – и это им очень не нравилось. Никто не покушался на их особый статус, но многие другие народы начинали поглядывать на более либеральную Цислейтанию и задавать неудобные вопросы. «У них свобода, а у нас?!», «Им автономию, а нам мадьяризацию?!», «Вся проблема в венграх, которые слишком много о себе возомнили!». Конечно, это были ещё очень слабые голоса, но это грозило подложить под Венгрию бомбу замедленного действия. Да, не только в Цислейтании был актуален национальный вопрос – Венгрии тоже предстояло столкнуться с теми же проблемами.

Общеизвестно, что историческое венгерское королевство было многонациональным государством, в котором, однако, венграм, благодаря их экономическому, политическому и культурному весу, удалось добиться влияния, намного превышавшего долю венгров в населении страны, вследствие чего Венгрией – особенно после австро-венгерского соглашения 1867 г. – по существу управляли венгры (конечно, за исключением Хорватии, располагавшей автономией). Это означало, что национальные цели венгерского этноса реализовывались несравненно лучше, чем политические устремления остальных народов Венгрии. В результате доминирующего положения венгров воля так называемых национальностей (румын, словаков, сербов и т.д.) была полностью оттеснена на задний план и если и учитывалась, то лишь временно и частично (как, например, пожелания румын на инициированных премьер-министром Иштваном Тисой переговорах в 1910 г.). Несмотря на то что руководители национальных меньшинств, внешние и внутренние враги венгров объясняли этот факт осуществляемым венграми национальным угнетением, имеет смысл указать на то, что в эпоху национализма XIX в. влияние, участие в политической жизни этнических меньшинств (находившихся на различных стадиях развития) практически ни в одном из многонациональных государств того времени не соответствовало их процентной доле в населении данной страны. Подобно тому, как в большой политике кайзеровской Германии не проявлялись интересы поляков или датчан, а в политике Британии – интересы ирландцев, никто не удивлялся и тому, что в царской России устремления польского, татарского и других этносов, которые, по данным переписи 1897 г., вместе с украинцами и белорусами составляли в совокупности более половины населения страны, совершенно не находили выражения по сравнению с властными интересами великороссов. Похожим было и положение в Венгрии, где, вопреки разнородному этническому составу населения, венгерская элита была склонна управлять страной как национальным государством, то есть полагала, что в Венгрии государство должно было прежде всего и в растущей степени служить венгерским национальным интересам.

Такое положение называлось в то время венгерской супремацией, с необходимостью поддержания которой полностью соглашались все парламентские силы. Различия существовали самое большее в методах обеспечения супремации. Некоторые (главным образом сторонники правительства) были готовы проявить определенную умеренность, руководствуясь отчасти внешнеполитическими соображениями, а отчасти – стремлением обеспечить себе лояльность национальных меньшинств. В противовес им оппозиция, почти всегда настроенная более националистически, чем правительственная партия, настаивала на меньшем количестве компромиссов и проведении последовательной венгерской национальной политики.

Одним из невенгерских народов в Транслейтании были словаки. Словацкая политика до Вельткрига преследовала в связи с неблагоприятными политическими обстоятельствами в Венгрии относительно скромные цели. Однако и весьма скромная форма автономии, намеченная еще в 1861 г. в Меморандуме словацкого народа в качестве главной политической программы словаков в период дуализма, в действительности оказалась нереальной и неосуществимой и была буквально заморожена «до лучших времен» или отложена в архив. Под влиянием либерального политического течения все большие масштабы приобретала политика чехо-словацкого сотрудничества и даже единства, в первую очередь в области культурной и хозяйственной. Политическая жизнь сталкивалась с объективными препятствиями как с чешской, так и со словацкой стороны.

Традиционно лояльная словацкая политика со своими скромными амбициями навряд ли могла являться хоть какой-либо опасностью для титульной нации. Перспектива чешско-словацкого сотрудничества в будущем была довольно туманной, однако было ясно, что потенциально его участники в критической ситуации могли войти в противоречие как с государственной, так и с династической лояльностью. Традиционная словацкая политика русофильства не имела ни малейших реальных оснований и являлась скорее неисполнимой мечтой отдельных личностей. Да и не менее традиционная ориентация на Вену в период дуализма становилась тупиковой.

Свержение российского царизма в марте 1917 г. стало тем решающим переломом в умах, когда повсюду уже начались разговоры о последующей абсолютно новой альтернативе. Сформированные за границей политические силы уже длительное время рассуждали о возможности падения Габсбургской монархии. Ещё более укрепила эти надежды российская революция. Чехословацкие общества в России освободились из-под опеки царизма, и начались обсуждения идеи нового государства на развалинах Австро-Венгрии, его конкретного образа и характера чехо-словацких отношений.

Важным явлением было существование барьера между народом и политической элитой Словакии (разумеется, не только там), что проистекало от дефицита демократии, низкого уровня гражданского самосознания и, не в последнюю очередь, военного положения. Что касается народа, то его, скорее всего, просто уносило потоком событий. В его поведении можно увидеть целую гамму импульсивных и рациональных оттенков − от равнодушия к тому, что происходит, безразличного отношения к монарху и всей династии, непонимания смысла проводившихся в Цислейтании реформ до тревоги за своё будущее, когда чехи и словаки остались в разных системах – чехи получали реформы и расширение своих прав, а словакам была уготовлена мадьяризация.

Венгры понимали, что реформы Карла I в Цислейтании могли угрожать венгерскому превосходству в Транслейтании – хотя император гарантировал неприкосновенность венгерских привилегий, его реформы могли навредить им через инструмент «мягкой силы», ведь, глядя на то, что происходит в Цислейтании, невенгерские народы Транслейтании могли начать голосить «Мы тоже хотим!». Поэтому венгерское правительство, видя, что в Цислейтании обстановка постепенно успокаивается, негативный эффект реформ проходит и начинает проклёвываться эффект позитивный, тоже пришли к выводу, что для сохранения своей власти нужны некоторые уступки.

В начале 1920-х гг. венгры предложили ряд небольших послаблений для словаков и других народов. В целом, словакам отказываться от такого предложения было глупо, хотя обещания со стороны венгров словацкую элиту, наученную горьким историческим опытом, не удовлетворяли – по сравнению с реформами в Цислейтании предложения венгров выглядели как издевательство. Тем не менее, определённые послабления со стороны венгров получить удалось. Однако эти послабления были столь слабыми, что для наиболее неудовлетворённой и радикальной части словацких национальных элит становилась всё более характерной всё возраставшая нелюбовь к венграм. Эти элиты рассчитывали на союз с чехами – через которых надеялись всё-таки вынудить Карла I обратить внимание на невенгерские народы Транслейтании и заставить его хотя бы прикрикнуть на венгров. Параллельно в элитах нарастали настроения чехословакизма – в отличие от РИ, где жизнь в одном чехословацком государстве, ошибки и определённое высокомерие чехов вынудили часть словаков разочароваться в чехословакизме, в данной АИ словацкие элиты откровенно романтизировали и идеализировали «единение с братским чешским народом». Однако главным препятствием на пути к взрывоопасной для империи Габсбургов смеси чешского и словацкого движения оказалась политическая инертность простых словацких народных масс – их политическая культура была намного слабее, чем у чехов, и они были скорее по привычке лояльны Габсбургам. Таким образом, Словакия была вполне спокойной территорией, и одной из тех земель, которые приносили венграм меньше всего проблем.

А вот с южными славянами всё было гораздо сложнее. В составе непосредственно Транслейтании находились хорватские земли, объединённые в Королевство Хорватии и Славонии. Хорватия, Славония и Далмация, как «Триединое королевство», признавались землями венгерской короны с сохранением самоуправления в делах административных, школьных, судебных и церковных. И тут была проблема. В действительности автономия была довольно скромной. Исполнительной властью для Королевства являлись венгерские министерства, полностью контролировавшие хорватскую экономику. Предусмотренные соглашением с венграми хорватско-славонские отделы в совместных министерствах, по сути, не действовали. Бан назначался по представлению венгерского премьер-министра. Он мог обращаться к императору, но только при посредничестве венгерского министерства по хорватским делам. Депутатов от Хорватии и Славонии в имперский парламент выбирал не хорватский Сабор, а парламент в Будапеште. Хорватов не удовлетворяло такое положение вещей – и они искали любые возможности повысить свой статус. Вскоре был найден инструмент – идеология югославянства, смысл которой заключается в идее создания единого, более крупного государства, которое объединило бы южных славян, гарантируя им свободное национальное развитие.

Идеология югославянства будоражила умы как тех, кто намеревался уничтожить империю Габсбургов, так и тех, кто стремился её сохранить. Своё стремление к разрушению Австро-Венгрии демонстрировали сербы, желавшие взять под своё крыло освобождённые «братские народы» и создать новую объединённую Югославию с собой во главе – по сути, Великую Сербию. А вот на защиту империи Габсбургов направили югославянство хорваты, стремившиеся подмять южных славян уже под себя и параллельно получить в Австро-Венгрии статус «имперского народа». В хорватском варианте югославянство тесно переплеталось с другой идеологией – идеей триализма.

Свою опору идеи триализма находили в предшествующем историческом опыте успешного разрешения кризисной ситуации в Австрийской империи. В 1867 г., в ходе спровоцированных кризисом институциональных реформ, там сложилась так называемая дуалистическая система управления. Боровшийся с венгерским сепаратизмом император согласился пойти на уступку, предоставив венгерской нации широкие права наравне с австрийцами, что в рамках многонациональной империи имело колоссальное значение.

Одним из главных сторонников идеи триализма был погибший в 1914 г. в Сараево наследник престола Франц Фердинанд. Он предполагал усилить роль славян (прежде всего хорватов), создав тем самым ещё одну внутреннюю опору монархии, сгладив внутренние национальные противоречия и обеспечив южный плацдарм (для вовлечения в орбиту имперского влияния других южнославянских территорий на Балканах с их последующим присоединением). По сути, этот проект предполагал использование с выгодой для империи национальных движений. Долгое время эти движения работали против австрийцев (как в деле продвижения на Балканах, так и в плане контроля над уже занятыми южнославянскими территориями). В условиях усиления антинемецких настроений в Праге (затронувших, однако, и Венский университет), а также некоторого разброда в среде лояльных России австро-венгерских славистов, политика триализма, инициированная сверху, скорее всего, нашла бы благодатную почву. В первую очередь авторы проекта надеялись, что эта политика подтолкнет народы южнославянских государств на Балканах войти – на правах автономий – в состав империи. Такой вариант развития событий рассматривался Францем Фердинандом в качестве идеального результата всего проекта.

Мощное развитие триализм получил в хорвато-словенской среде, особенно после аннексии Боснии и Герцеговины в 1908 г. К 1910 г. всё большее число хорватов на территории империи «опутывались» этой идеей. Словенское население в этом вопросе предпочитало или сохранять нейтралитет, или занимать пророссийскую позицию. Тем не менее для Австрии на Балканах появилась реальная возможность попрать право России называться духовной покровительницей и защитницей славян. Такие мысли открыто развивали некоторые представители словенской интеллигенции.

В 1911 г. усиливается влияние интеллектуалов, видевших возможность создания системы «триализма» с центром третьей федерации в Чехии, а не на юге империи. В связи с этим в кругах, разделявших идеи «триализма», нарастают противоречия, которые повлекли, в том числе, и серьёзную реорганизацию Славянского парламентского союза, функционировавшего на территории империи. В 1912 г. русскими наблюдателями фиксируется чёткое членение словенских и далматинских политиков на две группы, одна из которых разделяла основные положения триализма, другая же требовала установления полной внутренней автономии словенцев и хорватов, которая виделась спасением в будущем. В 1913 г. после успешного для Сербии и Черногории завершения Балканских войн в южнославянских регионах империи наблюдается сильный рост сербофильских настроений, с чем был связан провал идеи внутриимперской панславянской конгрегации на основе католицизма.

Идея триализма завершилась неудачей – за неё даже не удалось толком взяться ещё до Вельткрига. При этом на пути её реализации стояли совершенно непреодолимые препятствия – идеи «триализма» резко негативно воспринимались и императором Францем Иосифом I, и венгерскими политическими кругами, усмотревшими в них возможное ограничение собственных прав в империи. Это в своё время сыграло на руку Сербии и стоящей за ней России – произошёл резкий взлёт популярности «великосербской» идеи, а Россия отстояла свою «монополию» на защиту и покровительство балканским славянам.

По итогам Вельткрига Сербия была разгромлена, а Россия пережила революцию и гражданскую войну – поэтому их прошлое влияние удалось более-менее нейтрализовать. Однако реальные проблемы внутри империи остались – и их нужно было решать, иначе держава Габсбургов могла распасться и без иностранного вмешательства. Идеи триализма так и не начали воплощаться до войны, а после Вельткрига об их реализации не могло быть и речи. Карл I в своём манифесте выдвинул альтернативную идею – не триализм, а федерализация. Проект федерализации был в целом выполнен. Но… не везде.

В то время, как права народов Цислейтании были существенно расширены, славянские народы Транслейтании оставались под пятой венгров. И особенно тяжело это воспринималось хорватами, которые считали себя по культурному и политическому развитию не хуже чехов и поляков, получивших собственные «штаты». Даже украинцы, которые не получили своего «штата», обладали в составе Галиции более широкой автономией, чем хорваты под венграми. Но это ещё на самый обидный момент – то, что словенцы получили свой «штат», а хорваты нет, было настоящим ударом ниже пояса. Это было величайшим оскорблением – словенцы имели свой «штат», а украинцы были защищены от поляков даже в чём-то получше, чем хорваты от венгров! А венгры не особо горели желанием перенимать цислейтанский опыт и от мадьяризации отказываться не планировали…

Ещё до Вельткрига, на рубеже XIX – XX вв. в Венгрии усилилось давление на национальные меньшинства, особенно на их политические и культурные организации. Справедливости ради, далеко не всегда мадьяризация была настолько жёсткой, как это обрисовывали уязвлённые национальные элиты пострадавших народов. Мадьяризация немцев и евреев в подавляющем большинстве была добровольной. Постепенная мадьяризация словаков также носила по преимуществу добровольный характер. Тем не менее, насильственная сторона мадьяризации безусловно существовала – она проявлялась прежде всего в культурно-образовательной сфере и социальном давлении, в первую очередь, на средний класс.

Хорваты не были ни евреями, ни словенцами – у них были амбиции возглавить движение южных славян, они готовы были соперничать с чехами и поляками за статус «третьего центра» в системе триализма, а вместо этого не получили ничего, так и оставшись под венграми. В 1919 – 1920 гг., когда империя Габсбургов находилась на пике нестабильности, хорватские земли сотрясались от демонстраций и акций гражданского неповиновения. Хорваты требовали распространение реформ Карла I и на Транслейтанию. Однако император остался глух, так и не решившись переступить через Венгерскую Конституцию. А сама волна возмущения хорватов была достаточно сильной, чтобы её заметили, но не настолько, чтобы потрясти основы венгерской власти. Венгры сумели удержать хорватов в узде, а в конце 1920 г. уже явственно наблюдалась устойчивая и неотвратимая тенденция к успокоению. При этом венгры понимали, что насильно мил не будешь – и пряник нужен не меньше, чем кнут.

После войны венгерский премьер-министр Шандор Векерле разработал проект общей автономии для Хорватии. С одной стороны, прав и привилегий там было ненамного больше, чем, например, у украинской автономии в Галиции, но, с другой стороны, венгры были готовы потешить хорватские амбиции объединителей южных славян и предложили включить в состав Транслейтании (и хорватской автономии) Боснию и Герцеговину вместе с австрийской Далмацией. В связи с тем, что проект предусматривал изменение границ Цислейтании и Транслейтании, пришлось потратить много времени на переговоры, плюс вопрос нужно было отложить да довольно долгий срок в связи с решением на Потсдамской мирной конференции 1918 – 1919 гг. вопроса о территориальных приобретениях Австро-Венгрии, но проект хорватской автономии в целом удалось реализовать в 1920 г., после того, как «Мир с Честью» определил территориальные приобретения Австро-Венгрии.

Хорваты, видя, что империя удержалась, часть их требований удовлетворена, политическая стабильность возвращается, экономика восстанавливается, а на горизонте уже маячит благополучие «Золотых Двадцатых», успокоились. Но о своих амбициях забывать они не были намерены – а они мечтали о полноценной коронной земле. Хорваты всё ещё были намерены высказать своё слово.

Решение боснийского вопроса и проблемы аннексированных после Вельткрига балканских земель

Хорваты были не единственной проблемой. Австро-Венгрия по долгу победителя не могла отказаться от того, чтобы присоединить к себе ряд новых территорий – пускай и осознавая, что это может принести больше проблем, чем пользы. По мимо новых итальянских владений, о которых речь шла в одной из предыдущих глав, Австро-Венгрии досталась часть западносербских земель и вся Черногория. И у этих самого факта аннексий была долгая и сложная история.

В империи Габсбургов вопрос о потенциальных территориальных приобретениях был очень сложным, и главным противником новых аннексий были венгры. И немудрено – по сути, единственным направлением экспансии были Балканы, что привело бы к ещё большему увеличению в населении империи доли славян и румын. Более того – почти все потенциальные объекты для аннексии граничили с Транслейтанией, что могло привести к тому, что расширялась бы именно она, а вместе с расширением Транслейтании уменьшалась бы и доля венгерского населения. В венских военных кругах экспансия на Балканах отнюдь не являлась запретной темой, ведь династия Габсбургов была способна включить в свою наднациональную империю южных славян и/или румын – в крайнем случае пришлось бы преобразовать ее на федеративной или триалистической основе. Однако венгры, будучи решительными защитниками дуализма, отвергали подобные проекты и выступали против экспансии на Балканах.

В то же время и им пришлось признать, что влияние Австро-Венгрии на Балканах совершенно необходимо в целях поддержания великодержавного статуса империи, ведь при отсутствии такого влияния на южных соседей последние ориентировались бы на Россию, родственную им по религии и отчасти по языку. A это, само собой разумеется, было бы невыгодно венграм, не желавшим появления русских на своих южных границах. Поэтому венграм приходилось идти на компромисс в вопросе балканской политики, чтобы позже продолжать прежнюю политику, но уже на измененной (причем по возможности минимально измененной) основе.

Именно поэтому Венгрия – ценой огромных внутриполитических бурь и «полупадения» правительства – согласилась на оккупацию Боснии и Герцеговины в 1878 г. Как объяснялось позже, «её толкнула на это не страсть к завоеваниям, а horror vacui: было невозможно опереть границу страны на эти две провинции, находившиеся в состоянии постоянной анархии». По той же причине венгерское правительство, между прочим состоявшее отчасти из политиков Партии независимости, – уже при значительно меньшем сопротивлении – пошло и на аннексию Боснии и Герцеговины в 1908 г. Те же соображения стояли, наконец, и за согласием Тисы на объявление войны Сербии в 1914 г.

Когда начался Вельткриг, с венгерской стороны нападение на Сербию считалось в конечном итоге превентивной войной, целью которой было лишь изменение соотношения сил на Балканах, а не завоевание новых территорий. И в дальнейшем, уже в ходе войны премьер-министр Венгрии Иштван Тиса со всей очевидностью подчеркивал, что война не должна привести к аннексии Сербии. Когда осенью 1915 г. Центральные державы в конце концов заняли Сербию, а через несколько месяцев Черногорию и большую часть Албании, венгерский премьер-министр предпочел согласиться на утоление сербскими территориями безмерного аппетита болгар, чтобы не допустить присоединения слишком больших территорий к Австро-Венгрии. При этом он старался отложить окончательное решение вопроса о военной оккупации, поскольку постоянно чувствовал, как крепнут великохорватские планы перехода к триализму, то есть замыслы объединения Хорватии, Боснии и Сербии под руководством хорватов. Для предотвращения такого поворота событий Тиса в начале 1916 г. добился назначения гражданским комиссаром Сербии Лайоша Таллоци, прекрасного эксперта по балканским делам, заместителя общего министра финансов. Более того, Тисе удалось настолько расширить юрисдикцию Таллоци, что это уже само по себе предотвратило реализацию триалистических замыслов.

Принципиальное возражение Тисы против аннексий проявилось и в его польской политике. В 1915 г. Центральные Державы изгнали русских с большей части территории бывшей конгрессовой Польши, в результате чего практически все земли, населенные поляками, перешли под власть Германии и Австро-Венгрии. Хотя после этого немедленно появились различные планы объединения отвоеванных у русских территорий с Галицией, Тиса, как и остальные министры, выступал против такого решения. Более того, на заседании венгерского Совета министров 2 октября 1915 г. многие его участники выразили мнение, что лучше было бы вернуть завоеванные территории русским в интересах заключения сепаратного мира, чем присоединить их к Австро-Венгрии. Министр по делам религии и народного образования даже пожертвовал бы ради этого частью Галиции! Тем не менее в качестве официальной позиции правительства было принято решение согласиться на аннексию польских земель лишь в том случае, если они перейдут к Австрии при сохранении дуализма и паритета. Для того чтобы с приобретением польских территорий Австрия не получила перевеса, было предложено взамен присоединить Далмацию к Хорватии, а Боснию – к венгерским коронным землям. Однако на основании подробностей этого дела было очевидно, что данное решение явилось вынужденным и должно было лишь спасти дуализм и паритет, в то время как на самом деле венгерские руководители не были рады даже возможному приобретению южнославянских территорий – они считали необходимым длительное сохранение там временной военной администрации и намеревались управлять этими территориями так же, как и Хорватией, но в качестве обособленной от неё области.

Однако в польском вопросе мнение венгерского правительства уже не отражало мнение всего спектра венгерских политических сил. Наиболее авторитетный лидер умеренной оппозиции, граф Дьюла Андраши-младший публично поддерживал в печати объединение польских земель под властью Габсбургов, более того, не исключал и перехода к триализму. Однако план Андраши нужно рассматривать не как особое мнение по вопросу о венгерских национальных целях. Андраши желал осуществления тех же целей, что и Тиса, но другими средствами. Как и в случае борьбы с парламентской обструкцией, обсуждения вопроса военных реформ или позже – дискуссии о расширении избирательного права, позиции Андраши и Тисы могут быть в целом охарактеризованы так, что если Тиса намеревался защищать выгодное для венгров положение путем категорического отказа от всяких изменений, то Андраши надеялся с помощью мелких уступок и добровольного осуществления умеренных реформ избежать более крупных перемен. Именно об этом шла речь и в польском вопросе: в то время как Тиса всеми силами боролся за неизменное сохранение дуалистического status quo, Андраши понял, что Вельткриг привёл к таким большим изменениям, что, вероятно, придется примириться с тем, что в случае победного или компромиссного завершения войны Австро-Венгрия подвергнется значительной структурной перестройке. По сути дела, Андраши старался упредить неизбежное и полагал, что после печального падения системы дуализма меньшим злом было бы такое триалистическое государственное устройство, в котором третьим элементом стали бы поляки, не враждебные по отношению к венграм, а не чехи или южные славяне. Его замыслы, однако, не были осуществлены сначала из-за противодействия венгерского правительства, а позже – из-за растущих претензий Германии на польские земли. Поэтому план, серьезно угрожавший системе дуализма, был временно снят с повестки дня.

Проблемы «новоприсоединённых» территорий обозначились ещё до Вельткрига – и когда речь заходит о «новоприсоединённых» территориях в то время, подразумевается Босния и Герцеговина. Крайне пёстрый в своём этническом (сербы, хорваты, босняки) и религиозном (католики, православные, мусульмане) составе регион принёс Габсбургам немало хлопот. Именно там Сербия нашла болевую точку в деле постепенного разрушения австрийской власти над славянами. Именно там был убит наследник престола Франц Фердинанд. Именно по проблеме обустройства Боснии и Герцеговины пролегла в годы войны одна из важнейших линий противоречий австрийских и венгерских политических, экономических и военных кругов – противоречий, которые в качестве важного внутреннего фактора нанесли немало больных уколов монархии Габсбургов. Хотя, по счастливому стечению обстоятельств, большая часть самой Боснии и в том числе Сараево избежали печальной участи превратиться в арену боевых действий (при том, что боснийцы сражались в рядах как австро-венгерской, так и сербской армии), политические споры вокруг этой провинции кипели нешуточные.

К 1918 г. ситуация в Боснии и Герцеговине сильно обострилась, вызывая растущее беспокойство политического и военного руководства Австро-Венгрии – и прежде всего Карла I. Он прямо заявил на коронном совете 30 мая 1918 г., что «от решения югославянского вопроса зависит судьба Монархии». 13–14 мая в Сараево было проведено особое совещание с участием Саркотича, а также генерал-губернаторов Сербии и Черногории. Оно ознаменовалось новыми острыми дебатами вокруг статуcа югославянских областей и привело к ещё большему обострению противоречий между Веной и Будапештом. Саркотич в развитие своих предыдущих идей предложил преобразовать монархию Габсбургов в субдуалистическое государство с включением в состав Австрии польских, а в состав Венгрии – югославянских земель. В последнем случае венграм надлежало согласиться на появление Хорватского королевства, объединяющего в своем составе собственно Хорватию, а также Далмацию, Боснию и Герцеговину и пользующегося широкими автономными правами. Смысл этого предложения заключался в попытке лишить Сербию притягательного для югославян образа «сербского Пьемонта» и «короновать» им Хорватию. Однако венгры не без оснований видели в предложениях Саркотича попытку превратить Австро-Венгрию в триалистическое государство в духе проектов покойного Франца Фердинанда. В результате жарких дискуссий предложения Саркотича не были поддержаны на коронном совете 30 мая: венгерская сторона настаивала на преобразовании монархии Габсбургов на основе персональной унии Австрии и Венгрии.

Обострение ситуации в Боснии и Герцеговине – где ведущие политические партии в марте 1918 г. вошли в состав коалиции «Национальная концентрация» и по мере ухудшения военно-политического положения Австро-Венгрии всё больше склонялись к объединению с Сербией – заставило Вену предпринять еще одну попытку убедить лидеров провинции сохранить верность Габсбургам. Эта миссия была возложена императором Карлом на Тису. 20 сентября граф прибыл в Сараево. Он посетил Саркотича, который рассказал ему о волнениях и революционном брожении, охвативших Боснию и Герцеговину. В ходе последующей встречи с делегацией боснийских партий Тиса столкнулся с жёсткими требованиями боснийских сербов об их объединении с Сербией. Кроме того, югославистски настроенные политики – хорваты, сербы и боснийские мусульмане – во главе с бургомистром Мостара вручили ему меморандум о решении проблемы Боснии и Герцеговины на основе принципа самоопределения наций при их равноправии и политической самостоятельности. Тису поразило не только содержание, но и непривычно резкий тон этого документа. «Господа, если вы хотите говорить серьезно, оставьте в покое лозунг национального самоопределения!» – прозвучал ответ Тисы. Еще одна его встреча с боснийскими лидерами 22 сентября лишний раз подтвердила, что боснийцы не желали иметь ничего общего с Венгрией (оглашенные графом Тисой предложения предусматривали присоединение Боснии и Герцеговины к Венгерскому королевству). Что же касается реакции графа на меморандум боснийских лидеров, то она была насколько эмоциональной, настолько и лишенной чувства реальности: «Неужели я приехал к вам за тем, чтобы читать эти глупости?».

Как вспоминал позднее министр иностранных дел Австро-Венгрии Оттокар Чернин, венгерские круги до самых последних дней войны не желали «упускать из своих рук такую ценную жемчужину, как Хорватия». Именно в этих целях в конце сентября 1918 г. правительство Шандора Векерле предложило создать единую хорватскую автономию, присоединить к Хорватии (то есть к Венгрии) находившуюся под совместным управлением Боснию и Герцеговину, а заодно и населенные хорватами районы Далмации. Как оказалось вскоре после окончания войны, этот проект лёг на вполне благодатную почву, хотя и с серьёзными корректировками.

По «Миру с Честью» Австро-Венгрия получила, помимо Венето в Италии, полосу земель на западе Сербии и аннексировала Черногорию. Тут же встал вопрос – что с ними, чёрт возьми, делать?! Новые территориальные приобретения только увеличивали долю ненемецкого и невенгерского населения, да вдобавок были населены заведомо нелояльным народом – сербами, которые когда-то мечтали построить свою Югославянскую империю на обломках Австро-Венгрии, и теперь крушение их надежд делало их особенно злыми. Таким образом, Габсбургам предстояло выполнить сложную задачу – и рыбку съесть, и косточкой не подавиться.

Ещё незадолго до конца Вельткрига Карл I обещал, что его будущие реформы не коснутся Венгрии, конституцию которой тот обязался уважать. Однако император всё равно надеялся распространить реформы и на Транслейтанию, так что вскоре после конца войны, уже выпустив свой манифест к народам империи, Карл I попытался всё-таки добиться реализации проекта и в Венгрии в том числе. В силу данных обязательств по уважению венгерской конституции и своего характера император не стал действовать принуждением – он попытался добиться своего уговорами, надеясь, что его замыслы реализуют сами венгры по доброй воле. Естественно, уговоры делу нисколько не помогли – венгры были непреклонны. Но на эти уговоры ушло огромное количество времени, за которое всплыл и ряд любопытных проектов. Так, в частности Карл I попытался обратиться к некому аналогу югославянского триализма, предложив создать единое королевство из югославянских народов (сербов, хорватов, босняков, черногорцев) – Иллирию. Иллирия бы входила в состав Транслейтании, причём ей передавалась бы ещё входившая в Цислейтанию Далмация, а также все территории совместного управления – Босния и Герцеговина, а также Черногория и присоединённые сербские земли. Однако Иллирия должна была получить статус полноценного «штата» со своей конституцией, парламентом и широчайшей политической и национальной автономией, как и все «штаты» в Цислейтании (Богемия, Галиция, Крайна, Венето) – и это оказалось неприемлемым для венгров, даже несмотря на территориальные приращения. Венгры были уверены, что если сделать настолько существенные политические уступки, их власть над Транслейтанией ослабеет. К тому же это означало бы реализацию югославянского проекта, да вдобавок, скорее всего, под предводительством хорватов. Создание Иллирии как полноценного «штата», пускай и в составе Транслейтании, стало бы бомбой замедленного действия, ибо это был шаг в сторону триализма на югославянской основе. Венгры были в целом согласны на автономию, но серьёзно ограниченную по сравнению с цислейтанскими «штатами». Однако пойти на это Карл I не мог, ведь в таком случае принадлежавшая «свободной Цислейтании» Далмация перейдёт «несвободной Транслейтании», да к тому же без предоставления Иллирии статуса «штата» отожравшаяся Венгрия слишком сильно бы усилилась политически, нарушив тем самым баланс в дуалистической системе. Вена ещё на позднем этапе Вельткрига столкнулась с ситуацией, когда «хвост вилял собакой» и не желала её усугублять – а ослабление контроля Будапешта над югославянскими землями могло ограничить и амбиции венгров. Это понимали и сами венгры и потому на предоставление Иллирии статуса «штата» не соглашались ни в какую. Проект в итоге провалился.

Однако в конце 1919 г., когда вопрос о присоединённых территориях решился окончательно, родился новый проект. Переговоры длились долго, но в апреле 1920 г. соглашение было выработано и стороны ударили по рукам. Босния и Герцеговина была разделена. Большая часть Боснии переходила Транслейтании и входила в состав хорватской автономии. Автономия хорватов не сильно превосходила уровень украинской в Галиции, но была уже больше, чем раньше. Хорваты, уже раззадоренные идеями триализма и югославизма, были, естественно, недовольны такими подачками, но венгры рассчитывали эти настроения нейтрализовать через территориальные приобретения. Босния входила в состав Хорватии, и, несмотря на пёстрый состав региона (босняки-мусульмане и сербы, которые сами хотели создать Югославянскую империю с собой во главе), хорватам намекнули, что именно они будут тут главными. Да, с экономической точки зрения (как было уже указано выше) от этого приращения больше выигрывала Австрия, чем Венгрия, но, отказавшись когда-то от подобного варианта, венгры согласились на него, ибо, как оказалось, ничего лучше попросту не предложили. Получившееся образование стало Королевством Хорватия – автономией в составе Венгрии, но не «штатом», как в Цислейтании. Венгры ещё пытались улучшить свои позиции, рассчитывая получить Далмацию (аргументируя это «воссоединением хорватского народа»), но Вена от этого наотрез отказалась. Вместо этого Далмация получила статус отдельного «штата» Цислейтании со всеми плюшками.

Также Цислейтания получила Герцеговину, Подринье и ещё часть восточных территорий Боснии вместе с Сараево. Эти территории были объединены вместе с Черногорией и отторгнутыми от Сербии территориями в единый полноценный «штат». Возникла, правда, проблема – в нём большинство населения было сербами. Чтобы их уравновесить, была идея объединить эти территории с Далмацией, но проект не взлетел – мол «разделяй и властвуй». К тому же пришлось бы в таком случае ещё больше мучиться с проблемой национально-культурной политики в этом штате – а так, просто разделим коронную землю ещё и на «внутриштатные» автономии (как украинская в Галиции) для сербов, босняков-мусульман и черногорцев. И так этих народов слишком много, а примешивать к этому ещё и хорватов – «да ну с этим мучаться!». Получившийся «штат» стал Королевством Черногории и Герцеговины.

Но и так данный регион был весьма проблемным. Сербы по количеству тут явно преобладали. Они были подавлены, но злы. Тех, кто ещё недавно грезил о Великой Сербии на обломках Австро-Венгрии, кто мечтал создать с собой во главе Югославянскую империю, не могла удовлетворить никакая автономия, никакая конституция и никакой парламент. А наличие всё ещё независимого, хотя и марионеточного, сербского государства только укрепляло непокорность этого народа. Да и сами венские власти не особо им доверяли, запуская в действие права Королевства Черногории и Герцеговины медленнее, чем в Чехии, Галиции, Крайне, Далмации… Балканы недаром были пороховым погребом Европы – и новые балканские территории грозили принести Габсбургам немало проблем в будущем.

Российская карикатура на Австро-Венгрию

Политическое развитие Цислейтании в 1920-е гг.

Послевоенный политический кризис

Сказать, что в 1919 г. Австро-Венгрия стояла на краю пропасти – ничего не сказать. Империя, ещё до Вельткрига нуждавшаяся в реформах, во время выжимающей все соки войны и вовсе пошла вразнос. Отчаянные времена вскрыли все недостатки и уязвимости империи, которые теперь грозили погубить державу Габсбургов. Стоит отметить, что вопрос о населяющих империю народах был не единственной проблемой Австро-Венгрии – она усугублялась сложной политической системой.

Ещё до Вельткрига ярко проявлялась огромная проблема австро-венгерской политической системы – чрезмерная многопартийность. Хотя благодаря процессам либерализации избирательного права начинали усиливать свои позиции массовые партии (как социал-демократы и социал-христиане), они ещё не могли сформировать полноценное общеимперское большинство. Ситуацию усугубляла многонациональность Австро-Венгрии. Свои партии (и их при этом было несколько) имелись у каждого народа империи – немцев, чехов, поляков, украинцев… В довоенное пятнадцатилетие наблюдался заметный рост количества партийных фракций в австрийском рейхсрате. Если в 1897 г. в парламенте насчитывалось 17 фракций, то в 1907 г. их стало 28, а в 1911 г. – уже 36!

Заседание австрийского Рейхсрата

Отсутствие стабильного парламентского большинства препятствовало эффективной работе правительства, особенно в сфере финансов. Дестабилизирующее воздействие на государственную власть оказывала угроза обструкции в рейхсрате. Методы парламентской борьбы включали многочасовые выступления депутатов во время пленарных заседаний, внесение многочисленных предложений, парализующих работу парламента. Наконец, депутат-обструкционист мог просто лечь на стол заседания парламентской комиссии, чтобы приостановить ее деятельность. Современники обращали внимание на то, что парламентская система Австрии давала возможность малым фракциям навязывать свою волю большинству и блокировать работу рейхсрата. Справедливости ради стоит отметить, что для некоторых народов ситуация была таковой, что у них, в общем-то, и не было иного выбора, кроме как вредить нормальному политическому процессу. Например, для чехов и украинцев обструкция часто становилась последним средством борьбы с неуступчивым и враждебным большинством. В парламенте для чехов это были немцы, а в галицийском сейме для украинцев – поляки. Всё это приводило к усилению национальных трений и способствовало большей политической нестабильности. Укрепление позиций украинцев в венском парламенте позволило им ещё более энергично добиваться осуществления своих национальных требований. Польско-украинское противоборство стало дополнительным фактором политической нестабильности в Австрии. Продолжал негативно влиять на работу государственных органов власти и чешско-немецкий конфликт. В довельткриговский период уже не только чехи, но и богемские немцы стали переходить в оппозицию венскому правительству, выражая свое недовольство политикой центра в урегулировании чешско-немецкого спора. Невозможность его разрешения окончательно парализовала работу парламента, что также способствовало роспуску рейхсрата в марте 1914 г. (парламент вновь был созван только через три года).

Одним из проявлений общественно-политического кризиса в Австрии в начале ХХ в. был рост коррупции. Для обеспечения парламентской поддержки правительства прибегали к различного рода «задабриваниям» партий. Как саркастически заметил современник событий, либеральный политик И. Редлих, правительство приобретало авторитет лишь во время «кормления самых разнообразных животных, дерущихся между собой за корм», пояснив:

”

Кормом у нас является, во-первых, размер денежного жалования депутатов, во-вторых, возможность влияния на власть, особенно в ситуации приёма на государственную службу, замещения доходных должностей <…> наконец, выполнения особых пожеланий сообществ, земель и областей, которые все сводятся к предоставлению им государственных средств, и, в-третьих, для крупных животных – министерские портфели и по возможности увеличенные до 20 тыс. крон министерские пенсии.

“

О «материальной поддержке» политических партий и их лидеров писал польский консерватор В. Залеский. Критикуя установление высоких пенсий для министров правительства Макса Владимира фон Бека (министр-президента в 1906 – 1908 гг.), консерватор отмечал:

”

Если учесть, что капрал Прашек (представитель чешских аграриев), которому лишь в этом году исполнилось 40 лет, не сделав абсолютно ничего в течение одного года пребывания на посту министра, получил звание тайного советника и пожизненную пенсию в 16 тыс. крон, то не стоит удивляться, что у всех хитрецов закружилась голова. Разумеется, они будут напрягать все силы, чтобы каждый год свергать каких-нибудь министров, чтобы каждый из депутатов по очереди тем же способом мог поживиться.

“

Нелицеприятные оценки политических реалий встречались и в прессе тех лет. Газета «Рейхспост» отмечала:

”

Австрийский парламент был не чем иным, как конгломератом живущих за счет правительства партийных групп, которые соглашались поддерживать самые неотложные государственные потребности лишь в том случае, если им что-нибудь перепадало.

“

Известный польский политик из группы «краковских консерваторов» С. Тарновский подчеркивал, что именно с установлением курии «всеобщего избирательного права» начался упадок австрийского парламентаризма. Как он отмечал, теперь в палате депутатов можно наблюдать такие драки, за которые в питейных заведениях подвергают аресту, в парламенте же участники подобных скандалов остаются безнаказанными. Политик обращал внимание на то, что начиная с 1897 г. в течение семи лет решение самых важных вопросов в рейхсрате было приостановлено и за такой внушительный период депутаты утвердили всего один бюджет, что было воспринято как большое событие.

Таким образом, Австрия в начале ХХ в. переживала сложный период: её политическое положение отличалось крайней неустойчивостью, усилились межнациональные противоречия, серьёзные трудности испытывала парламентская система. Вельткриг только усугубил те проблемы, которые предстояло решать молодому императору Карлу I, унаследовавшему империю в самый тяжёлый для неё час. И тут мы подходим к другой проблеме…

К политическому кризису добавлялся кризис авторитета императорской власти. В немалой степени этот кризис был связан не только с характером Карла I, с его реформами, которые проводились в критической обстановке и были сопряжены с немалыми трудностями – свою роль играла ещё и личность жены императора. Жена Карла I, Зита, происходившая из пармской ветви династии Бурбонов, отличалась твёрдым и энергичным характером. В 1911 г., в возрасте 19 лет, она вышла замуж за Карла по любви – случай нечастый среди высшей аристократии. Более того, Карл I уважал Зиту не только как жену, но и как образованную советницу, которая была способна уравновесить его собственные недостатки. Именно тот факт, что он прислушивался к её советам, привёл многих к мнению, будто император находился «под каблуком». Им трудно было объяснить иначе сильное интеллектуальное влияние Зиты. В действительности же это был гармоничный союз двух любящих, ещё совсем молодых людей, которые старались поддержать друг друга, не дать себе и своей половине сломаться под бременем обрушившейся на них ответственности.

Свадьба будущего императора эрцгерцога Карла и Зиты Бурбон-Пармской. 1911 г.

Карл I искренне стремился сохранить империю, проявив готовность к самым решительным переменам и к уступкам народам, населяющим державу Габсбургов. Но его молодость и неопытность как политика дали о себе знать. Стремление как можно скорее добиться конкретных результатов сыграло с императором злую шутку: многие его шаги оказались поспешными, непродуманными и ошибочными.

Первой, и наверное, самой большой ошибкой стала торжественная коронация Карла и Зиты королём и королевой Венгрии в Будапеште 30 декабря 1916 г., которая прошла в полном соответствии со старинным ритуалом. Тем самым Карл I (как венгерский король – Карой IV) надеялся укрепить единство дуалистического государства, прочнее привязать Венгрию к династии, но в действительности добился прямо противоположных результатов: королевская присяга связала его по рукам и ногам, не давая возможности приступить к федерализации обеих половин империи, из-за чего национально-административные реформы носили незавершённых характер и были в полной мере реализованы только в Цислейтании. Граф Оттокар Чернин, только что назначенный в тот момент министром иностранных дел, не без грусти заметил, глядя на пышный коронационный церемониал:

”

Теперь я понимаю, почему венгры так настаивали на коронации. Тот, кто видел венгерскую коронацию, никогда её не забудет. И в этом проявилась политическая предусмотрительность венгров…

“

Коронация Карла I в Будапеште на венгерский престол 25 декабря 1916 г.

Один из приближённых молодого императора, граф А. фон Польцер-Ходиц, в конце ноября 1916 г. представил меморандум, в котором отмечалось, что Карлу стоит повременить с коронацией в Будапеште. Вместо этого монарху предлагалось «договориться со всем венгерским народом (то есть, не только с мадьярами, но и с другими народностями Транслейтании), полномочным представителем которого не может считаться венгерский сейм, поскольку нынешний избирательный закон… предоставляет лишь малой доле населения возможность участвовать в политической жизни». Эту позицию разделяли все бывшие сотрудники эрцгерцога Франца Фердинанда. Однако Карл I не последовал рекомендациям советников своего покойного дяди: под нажимом венгерской верхушки, прежде всего Иштвана Тисы, он согласился короноваться. Консервативный политический фундамент Венгерского королевства остался в неприкосновенности.

Очень больным ударом по репутации императорской семьи стала «афера Сикста», когда тайные переговоры с Антантой по вопросу о заключении мира стали достоянием общественности. Особенно сильный удар пришёлся по жене Карла I Зите – ввиду того, что посредником при переговорах был её родственник, прогерманская партия в Вене обвиняла императрицу в предательстве.

Ошибки проявлялись и в деле либерализации политической системы Австро-Венгрии. 30 мая 1917 г. Карл I вновь созвал не собиравшийся более трёх лет рейхсрат – парламент Цислейтании. Перед этим в венских правящих кругах шли жаркие дебаты о возможности октроирования (введения «сверху», императорским указом, в соответствии с 14-й статьёй конституции) основ нового политического устройства Цислейтании. Фактически речь шла о выполнении пожеланий австро-немцев, выраженных в «Пасхальной декларации», – придании немецкому языку статуса официального в Цислейтании, окончательном административном отделении Галиции, разделении чешских земель на национальные округа и заключении таможенного союза с Германией. Одним из сторонников такого решения был министр-президент (с 21 декабря 1916 г. по 24 июня 1917 г.) Генрих Клам-Мартиниц, однако император спустил проект на тормозах. Карл I сознавал, что дальнейшее усиление австрийских немцев не только не упрочило бы положение монархии, а наоборот. 16 апреля 1917 г. было объявлено, что подготовленные проекты императорских рескриптов так и останутся проектами.

Неудача попытки октроировать новое государственное устройство и возобновление деятельности рейхсрата продемонстрировали намерение императора взять курс на либерализацию, опираясь на все народы монархии, а не только на немцев и венгров. Важным шагом в этом направлении стала и отставка в мае 1917 г. премьер-министра Транслейтании Иштвана Тисы, олицетворявшего непреклонный мадьярский консерватизм и верность союзу с Германией. Но начав реформы в воюющей стране, в условиях непрерывного возрастания внешней угрозы (и теперь её главным источником являлась уже не столько Антанта, сколько союзная Германия), Карл I сделал очередной опрометчивый шаг. Несомненно, отмена наиболее жёстких и скандальных репрессивных мер была необходима для снижения внутренней напряжённости. Однако созыв рейхсрата, то есть предоставление парламентской трибуны лидерам национальных движений, был воспринят многими из них как симптом слабости власти, как признак того, что у императора и правительства можно вырвать уступки – для этого стоит лишь оказать на них соответствующее давление.

Император Карл (1917)

Встреча императора Карла I с подданными

После окончания войны Карл I продолжал пытаться решить вставшие перед империей проблемы путём уступок. Но к уступкам теперь добавились и глубокие реформы. В середине 1919 г. начался процесс федерализации Цислейтании, и сопровождалась эта федерализация большими скандалами. Элиты многих народов подошли к реформам императора с откровенно завышенными требованиями. Немцы желали окончательно закрепить свой статус как верховного народа, стоящего выше всех остальных. Некоторые и вовсе были готовы пойти на разрушение своей империи ради воссоединения всего немецкого народа в общей Германии. В то же время славянские народы были в панике – в настроениях австрийских немцев и превращении Австро-Венгрии в сателлита Германии они видели угрозу своему положению. Карл I и его правительство, понимавшие необходимость учитывать интересы и тех и других одновременно, были вынуждены метаться из стороны в сторону, пытаясь угодить то тем, то другим. Передача населённых немцами частей Богемии и Моравии в состав Немецкой Австрии должна была удовлетворить немцев и отвратить их от идей «Пасхальной декларации» и Аншлюса с Германией, а чехам взамен был предоставлен статус «штата», в котором те получали все политические и культурные права и возможности, а также были надёжно защищены от немецких притязаний. Но недовольны оказались и те, и другие. Немцам не понравилось, что населённые ими части Богемии и Моравии имели статус региональных автономий с пунктами об уважении прав местных чехов, что воспринималось как «недостаточная германизация». Чехи же были возмущены передачей «исконных земель Чешского королевства» Немецкой Австрии в нарушение «исторического права», а также требовали проведение тех же реформ, что и для чехов, по отношению к словакам, на что Карл I, гарантировавший Транслейтании неприкосновенность, пойти не мог. В итоге скандалили и немцы и чехи, обвиняя правительство в нарушении их прав.

Федерализация Цислейтании обделила украинцев – Галиция не была разделена, и те вместо полноценного «штата» получили лишь автономию в составе коронной земли. Правительство в Вене, боясь окончательно испортить отношения с поляками (и одновременно надеясь сохранить средство давления на них) не решилось поступать по всей логике федерализации и предоставлять статус «штата» вообще всем народам. Украинцы были в ярости – ведь их фактически поставили ниже остальных народов Цислейтании. А поляки… поляки всё равно воротили нос – ведь даже украинская автономия воспринималась ими как оскорбление. Параллельно все считали власть и императора слабыми и стремились урвать свой кусок. Ряд народов (немцы, чехи, поляки) презрительно относились к уступкам императора, требуя для себя такие преференции, что их предоставление только добило бы империю. Немецкое движение, почувствовавшее свою силу благодаря тесному союзу с Германией, требовало для себя статус «верховного народа» в ущерб всем остальным, грозя даже разрушить империю, чтобы «лишние национальности» не путались под ногами, и немцы имели более высокую долю в населении. Чешские элиты же были настолько распалены обещаниями Антанты о независимости, что не желали идти с Габсбургами ни на какие компромиссы. Как вспоминал позднее чешский журналист и политик Й. Пенижек, Карл I чувствовал, что отношения между чешским народом и династией Габсбургов после войны нужно будет серьёзно изменить. Вернувшись в Вену (возможно, после переговоров с Вильгельмом II в Спа в мае 1918 г.), император встретился с несколькими чешскими промышленниками. Через одного из них он передал крупному деятелю движения младочехов Карелу Крамаржу предложение возглавить правительство чешских земель, которое тот мог бы составить сам – с тем, чтобы эти земли пользовались самостоятельностью во всех вопросах, кроме заграничной торговли, внешней политики и армии. Крамарж ответил спустя две или три недели кратко: «Теперь уже слишком поздно». Трудно сказать, действительно ли такая история произошла на самом деле – Крамарж при Франце Иосифе был приговорён к смертной казни и не так давно был амнистирован, а эта история так и не всплыла нигде, кроме мемуаров Пенижека. Но эта байка, вне зависимости от её правдивости, ярко иллюстрировала настроения чешских политических элит, которые в то время ради журавля в небе (независимости) готовы были пойти на всё – в том числе на препятствование компромиссам.

Карикатура на обструкционизм в австрийском Рейхсрате

Всё это предопределило тяжелейший политический кризис, который переживала Австро-Венгрия в 1919 г. Парламент сотрясали бесчисленные скандалы. Вечная обструкция, крики, ругань, драки – многие наблюдатели воспринимали австрийский парламентаризм того времени как посмешище. Так, например, находившийся в Советской России чешский писатель Ярослав Гашек ехидно заметил:

”

Всякий парламент – цирк. Австрийский рейхсрат – несмешной.

“

Обструкционизм в парламенте привёл к тому, что выполнение проекта национально-административных реформ по манифесту Карла I могло сорваться в любой момент. По своей сути, выполнять реформы правительству и императору пришлось фактически в обход парламента, с максимальным использованием авторитета императорской власти. По крайней мере, императору и правительству становилось понятно, что одними национально-административными реформами тут не отделаться – нужно было реформировать также парламентскую систему, направить парламентаризм и энергию политиков и национальных элит в конструктивное русло. Но кризис парламентаризма – ещё полбеды. К этому добавлялся рост «уличной политики». В 1919 – 1920 гг. по империи прокатилась мощная волна демонстраций, политических манифестаций и забастовок. Бузили не только национальные движения, но и леворадикальные группировки. Поднял голову экстремизм – в Галиции начала свою деятельность УВО, по империи прокатилась серия еврейских погромов.

Ко всему этому добавлялся глубокий экономический кризис. Война высосала из Австро-Венгрии все соки, подорвав экономику империи. На последнем этапе Вельткрига некоторые регионы находились на грани голода – и даже после окончания войны этим регионам потребовалось время, чтобы прийти в себя. Ситуацию усугубляла необходимость в условиях экономического и бюджетного кризиса продолжать политику высоких государственных расходов, где важную роль играло содержание раздутого бюрократического аппарата. Австро-Венгрия не столько специализировалась на промышленном производстве, сколько на управлении огромным бюрократическим «хозяйством» династии Габсбургов. Соответственно, в этой стране было непропорционально много чиновников, привыкших получать жалованье из имперской казны, а не зарабатывать себе на жизнь использованием рыночных методов. Сокращение бюрократического аппарата грозило выбросить на улицы множество людей, не привыкших к производительному труду, что могло существенно накалить и без того проблемную социальную обстановку, а повышение налогов грозило разозлить (и даже разорить) множество ремесленников и мелких предпринимателей и тем самым навредить экономике. А вишенкой на торте было проникновение немецких корпораций и растущее германское влияние – лишь послевоенный кризис в самой Германии не позволил усугубить эту тенденцию в ещё более худшую для Австро-Венгрии сторону.

Расклад политических сил в начале 1920-х гг.

В этих условиях и приходилось действовать австрийскому правительству – которое в самый ответственный момент само было не в порядке. Правительство страдало от нестабильности – с 21 октября 1916 г. по 26 июля 1918 г. смена министр-президента Цислейтании произошла четыре раза. При этом на каждого главу правительства сваливалось слишком много сложных проблем, которые нужно было решать – от вопросов о войне и мобилизации империи, до национального вопроса. При этом национальным вопросом, который лучше всего было бы решать в мирные годы, пришлось заниматься прямо в самый разгар Вельткрига. Министр-президент с 21 декабря 1916 г. по 24 июня 1917 г. Генрих Карл Клам-Мартиниц пытался расширить автономии южных славян в Транслейтании (что вызвало сопротивление венгров), параллельно проводя пронемецкий курс в Цислейтании (чем настроил против себя чехов), на чём и погорел, лишившись всякой поддержки. Министр-президент с 24 июня 1917 г. по 26 июля 1918 г. Эрнст Зайдлер фон Фойхтенегг предпринимал попытки примирить с габсбургской монархией руководителей чешского национального движения, планировал реформу государственного управления в Богемии и Моравии. Однако неспособность Зайдера разрешить продовольственный кризис (который продолжался несмотря на заключение Брест-Литовского мира с Украиной, предусматривавшего поставки значительных объёмов продуктов питания), передача УНР части Подляшья с центром в Холме, привели к утрате правительством поддержки и падению кабинета. В этих условиях, когда никто не мог удержаться на посту главы правительства на полный срок и закрепить свой курс, параллельно происходило усиление влияния массовых партий.

Одной из самых крупных и успешных партий Австро-Венгрии были социал-демократы. При этом партия находилась в оппозиции. Хотя один из крупнейших её деятелей – Карл Реннер – поддержал военные усилия правительства, тёрок между-социал-демократами и габсбургскими властями было предостаточно. Даже поддержавший войну Карл Реннер был скорее оппозиционным политиком – и ближе к концу войны его оппозиционность только усиливалась. После трёх лет «медового месяца» в вопросе о войне в конце 1917 г. социал-демократ вновь, как и в 1914 г., критиковал правительство, обвиняя его в трёхлетнем отсутствии конституционного режима, которое вылилось в национальный и социальный беспорядок. Призывавший к поддержке правительства в начале войны, на её заключительном этапе Реннер высказывал совершенно иное мнение:

”

Правительство отобрало у нас за эти годы способность к действию, позволило нам участвовать в войне не в качестве граждан государства, а в качестве немых объектов государственной власти, оно призвало нас так, как зовут граждан, действующих не на основе собственных зрелых решений, а исключительно из соображений немого послушания. И сейчас мы пожинаем плоды.

“

При этом это была ещё мягкая критика. Так, в частности, сын видного деятеля австрийской социал-демократии Виктора Адлера – Фридрих Адлер (который был представителем левого крыла социал-демократов) – и вовсе убил министр-президента Карла фон Штюргка в знак протеста против политики правительства.

Политический митинг в Вене

Социал-демократы, хотя в душе и были готовы при определённых обстоятельствах пойти на аншлюс с Германией (но только в крайнем случае – если спасти Австро-Венгерскую империю уже никак не получится), всё же в целом были склонны к сохранению державы Габсбургов, но при условии её глубоких реформ по их идеалам. Так, один из лидеров и главных идеологов австрийских социал-демократов Отто Бауэр ещё в начале XX в. был сторонником преобразования Австро-Венгрии в «демократическое союзное государство национальностей», в котором для каждой нации должны быть созданы автономные общины с правом решения вопросов в области культуры. Карл Реннер также выступал за сохранение Австро-Венгрии в виде демократической федерации на основе политического и культурного равноправия меньшинств. Идеи Реннера и Бауэра стали основополагающими для концепции «культурно-национальной автономии», с помощью которой социал-демократы рассчитывали сохранить Австро-Венгерскую империю, параллельно глубоко её преобразовав по своим идеалам. Концепция «культурно-национальной автономии» предполагала равноправие всех составлявших империю национальностей, намечала пути их политического и культурного развития, так как в основу всех её конкретных позиций было положено учение об интернационализме. На протяжении первого десятилетия ХХ в. и на рубеже второго она стала предметом обсуждения в европейском рабочем движении.

Правда, национальный вопрос далеко не всегда ставился социал-демократами впереди телеги – для них важную роль играли экономические факторы. С точки зрения Реннера, для сохранения целостности существующего государства пристального внимания и безотлагательного решения требуют прежде всего острые экономические и социальные проблемы. Поэтому первостепенной задачей он считал восполнение экономического ущерба, нанесенного войной, не откладывая при этом в долгий ящик восстановление конституционных прав и свобод граждан.

Так или иначе, в деле спасения империи как целостного государства социал-демократы при определённых обстоятельствах вполне могли бы стать союзниками Габсбургов, но на этом пути стояли непреодолимые и при этом закономерные препятствия. Габсбурги и правительство расценивали социал-демократов как слишком радикальную партию, а революции в России, Франции, и впоследствии ещё и в Британии только усилили их подозрения. Сами социал-демократы также были поставлены этими революциями перед тяжёлой дилеммой. В рядах социал-демократов начинало оформляться левое и правое крыло. Левые воспринимали французскую и российскую революции если не одобрительно, то как минимум вполне сочувственно. Они, как правило, не требовали повторить этот опыт и не призывали в открытую к свержению правительства, но стремились при этом к глубоким и довольно радикальным преобразованиям. В целом это был довольно стандартный австромарксизм – оригинальное учение, сочетавшее в себе «трезвый рационализм» и «революционный энтузиазм». Для австромарксизма было характерно идейное лавирование на грани большевизма: австрийский путь к социализму тоже предполагал революцию и диктатуру пролетариата, но они должны были быть достигнуты строго в русле демократического процесса – по выражению Отто Бауэра, это была «революция с избирательным бюллетенем». Но в то же время начала оформляться правая тенденция, которая резко осуждала большевиков в России и синдикалистов во Франции за радикализм и террор, и которая склонялась к сближению с Габсбургами и отказу от наиболее радикальных положений австромарксизма. Склонность к этому направлению постепенно начинал проявлять Карл Реннер – впрочем, на полностью правые позиции социал-демократии он не перешёл, его взгляды в рамках социал-демократии были в целом «правоцентристскими», поскольку он в принципе оставался сторонником австромарксизма. Помимо намечающегося размежевания «влево-вправо» существовала проблема с национальными (чешскими, венгерскими и пр.) ответвлениями имперской социал-демократии – у социал-демократии разных народов была своя специфика. В целом австрийским социал-демократам, в отличие от немецких, раскола удалось избежать, но партия всё равно не могла действовать в полную силу. В таких обстоятельствах сумела прийти к успеху и власти другая партия – тоже массовая, ориентирующаяся на средние слои населения, с крепкой мобилизующей идеологией, и при этом сумевшая найти общий язык с Габсбургами и стать их верными союзниками. Это была Христианско-социальная партия.

Предвыборные плакаты Христианско-социальной партии

В Австрии, в отличие от большинства европейских государств, католическая церковь представляла собой серьезную политическую силу, воплощением которой была Христианско-социальная партия - одно из самых крупных политических движений Австро-Венгерской империи.

История партии восходит к 1888 г. Это была эпоха, когда папа Лев XIII впервые призвал священников идти в народ и фактически заниматься политической деятельностью. Это была эпоха, когда в Австрии остро встал вопрос о том, кто же будет оказывать решающее политическое влияние на средний класс и на крестьянство в условиях радикализации пролетариата, подверженного все более сильной агитации со стороны социал-демократии. Это была эпоха, когда в Германии Бисмарк пытался разрушить «монополию» социал-демократов на социализм.

В предшествующие десятилетия партия уже включилась в управленческий аппарат Австро-Венгрии, а при слабости и непопулярности либеральных и консервативных течений, она стала занимать положение системообразующего движения. Основной электорат партии – буржуазия и крестьянство. Идеологи социал-христиан призывали отказаться от классовой борьбы и добиваться улучшения своего положения путем христианской любви к предпринимателям и сотрудничества с ними, утверждая, что классов не существует, а есть только сословия.

Социал-христианам удалось вывести мелкую буржуазию из-под непосредственного влияния аристократии и прелатов католической церкви. Партия стала дееспособной силой, уважающей частную собственность и имеющей собственную социальную базу. В то же время это оказалась наиболее националистически настроенная австрийская партия, противопоставляющая себя интернационально ориентированным социал-демократам. Среди её основателей был бургомистр Вены Карл Люгер – известный для своего времени антисемит. Впрочем, постепенно христианские социалисты стали преодолевать крайности своих исходных позиций.

Социал-христиане всеми силами стремились сохранить Австро-Венгрию как многонациональное государство; именно этой партией был выдвинут лозунг:

”

Вена – не немецкий город, а резиденция Австрии.

“

Поэтому в деле спасения империи эта партия стала естественным союзником Габсбургов. При обосновании необходимости сохранения целостности Австро-Венгрии в сочинениях католических идеологов главное место занимали не трезвые экономические расчеты, доказывающие выгоду сохранения внутриимперских экономических связей, не геополитические соображения, обосновывающую необходимость сохранения хоть какого-то противовеса Германии, а имперская романтика. Уверенность в великом будущем габсбургской державы основывалось не на фактах или логичных построениях, а на вере в уникальность родины, в избранность её Богом для великой миссии. 26-летний Эрнст Карл Винтер писал:

”

Из западной силы и восточной любви возникли Австрия, Венгрия и Чехия, образующие сплоченную триединую священную империю, единое государство в 3 национальных индивидуальностях... A.E.I.O.U. Ничто другое не должно и не хочет быть произнесено этими 5 буквами, чем то, что Австрийская империя не умрет прежде, чем в конце времен; то, что это получало в качестве задания самую тяжелую земную проблему для решения, что это поэтому остаётся и продолжится до возвращения Иисуса Христа... <…> Австрия – Сын человеческий Европы... Её история восходит от Карла Великого к Константину Великому... Австрия – воплощение кровной истории католиков.

“

Подобным образом выражается и Рихард фон Кралик:

”

Рукой Господа творились писанные горы и реки Срединной Европы, той же рукой, что создала две памятные доски на горе Синай... Австрия – это завершение историко-философской идеи пророка Даниила, идеи четырех всемирных монархий...». A.E.I.O.U. значат для Кралика следующее: «Австрия – это носитель святой идеи всемирной империи.

“

Тем временем 25 июля 1918 г. министр-президентом Цислейтании стал Макс Гусарек фон Гейнлейн – представитель Христианско-социальной партии. Будучи представителем движения, которое стремилось к сохранению целостности империи, он взялся за проект национально-административных реформ Карла I. Именно Гусарек был автором Императорского манифеста от 16 октября 1918 г., который должен был дать толчок к превращению Австрии в федерацию с широкой автономией для отдельных наций. И именно на правительство Гусарека легла вся тяжесть реализации реформ Карла I.

В этот раз правительство оказалось более долгоживущим, чем предыдущие, хотя оно не раз и не два находилось на грани развала. Гусарек сумел продержаться на посту министр-президента до мая 1921 г., за который удалось более-менее довести реформы до нормальной реализации. Но масштабный обструкционизм в рейхсрате в связи с чешско-немецкими, польско-украинскими и другими противоречиями оставил ряд не до конца решённых проблем. В апреле 1921 г. разразился очередной (уже фиг знает какой по счёту) правительственный кризис, завершившийся отставкой правительства Гусарека. Произошло это к тому же на фоне новых выборов в рейхсрат. На выборах развернулась нешуточная конкуренция между социал-демократами, социал-христианами и германскими партиями. С огромным трудом социал-христианам удалось выйти в лидеры, но для того, чтобы сформировать новое правительство, им пришлось задействовать инструмент партийных коалиций – в основном с германскими партиями, что вызвало тревогу славянских движений. Пангерманисты, вступая в коалицию с социал-христианами, рассчитывали получить дополнительные инструменты в продвижении германского влияния. Но нет худа без добра. Несмотря на коалиционное правление (откровенно говоря, неизбежное в условиях характерной для Австро-Венгрии чрезмерной многопартийности), Христианско-социальная партия сумела добиться статуса ведущей силы правительства как партия наиболее компромиссная и для пангерманистов, и для сторонников сохранения империи, ибо именно социал-христиане оказались политической силой, с одной стороны, вполне националистической, но с другой – наиболее связанной с империей и с династией. Это позволило Христианско-социальной партии протолкнуть на пост министр-президента Цислейтании своего кандидата. 29 июля 1921 г. пост министр-президента занял Игнац Зейпель – пожалуй, самый яркий представитель социал-христиан того времени.

Канцлерство Игнаца Зейпеля (1921 – 1930 гг.)

Зейпель к тому времени уже имел некоторый опыт работы в правительстве – в 1918 г. его назначили министром общественного благосостояния. Тем не менее в новых условиях требовалась иная политика – и новый министр-президент был готов принять этот вызов. Зейпель, бесспорно, был необычным политическим лидером. Католический священник, профессор моральной теологии Зальцбургского университета, иезуит, блестящий оратор, умеющий оказывать воздействие на паству, он в своей политике откровенно использовал то, что принято называть иезуитскими методами, стремясь достигнуть цели любыми возможными средствами. Современники отмечали, что:

”

за его орлиным профилем временами проглядывал хитрый лис, а в его “ангельской” политике всегда находил себе место Мефистофель.

“

Игнац Зейпель - министр-президент Цислейтании с 1921 по 1930 гг.

Хотя политическая ситуация оставалась довольно сложной, всё ещё был актуален национальный вопрос, и каждый народ империи настойчиво требовал обратить на него внимание, нужно было заниматься в том числе и экономикой. Хотя экономическая ситуация в Австро-Венгрии в то время уже выкарабкивалась из кризиса, необходимо было срочно ликвидировать главные препятствия на пути восстановления. Была актуальна проблема инфляции, связанной с высокими бюджетными расходами – на помощь населению, на инфраструктуру, на антикризисные мероприятия, наконец, на содержание раздутого бюрократического аппарата. Параллельно нужно было что-то делать с растущим германским экономическим влиянием, которое грозило задавить австрийскую экономику, но при этом одновременно при грамотном использовании могло помочь ей быстрее восстановиться.

Для Зейпеля было принципиально важно убедить влиятельные германские правительственные круги помочь Австро-Венгрии не только выкарабкаться из кризиса, но ещё и модернизироваться, при этом не сдавая окончательно экономическую и политическую независимость империи. С этой целью он совершил серию визитов в Германию. Несмотря на крайнюю сложность задачи и демонстративное высокомерие германских партнёров, которые были не прочь превратить Австро-Венгрию в совершенно недееспособную марионетку, Зейпель всё же сумел всюду создать нужное ему впечатление. Жалуясь на сложное положение своей империи, он то намекал на возможность распада страны и пангерманского Аншлюса, то пугал своих партнёров проблемами, которые неизбежно свалятся на Германию в случае распада Австро-Венгрии, то убеждал, что крепкий и предсказуемый союзник с более-менее самодостаточной экономикой принесёт Германии больше пользы, чем выжатая до основания разрушенная страна и тем более непредсказуемые новые государства на обломках рухнувшей империи, то напирал на угрозу синдикализма. В конечном итоге к концу 1921 г. – началу 1922 г. Зейпель получил неплохой заём от Германии, хотя усиления неблаготворного для австрийской экономики германского влияния избежать не получилось. Параллельно развернулась работа по приведению в порядок финансовых дел Австро-Венгрии.

Предпринимались меры по поиску новых источников денежных поступлений и одновременно сокращению государственных расходов. Правительство проводило меры по повышению финансовой дисциплины. Наконец-то сдвинулась с мёртвой точки проблема высоких расходов на чиновничий аппарат – власти решились наконец нанести удар по австрийской бюрократии и количество государственных служащих было сокращено примерно на треть. Благодаря этим мерам, а также общему восстановительному росту начала 1920-х гг. панические ожидания повышения цен в Австрии сошли на нет и темпы инфляции пошли на спад. Этот позитивный результат был закреплен уменьшением темпов денежной эмиссии. Удалось добиться и увеличения поступлений в бюджет. Доходы возросли благодаря тому, что сбор налогов сразу стал лучше после того, как стабилизировался валютный курс.

Тем не менее, на пути экономического возрождения препятствий хватало. Поначалу быстрому экономическому восстановлению Австро-Венгрии способствовал послевоенный кризис в самой Германии, которой пришлось решать во многом те же проблемы, что и габсбургской державе. Сложности, которые испытывала германская экономика вкупе с политическим противостоянием между «диктатурой военных» и оппозицией – эти факторы расширили спрос европейского рынка на австрийские товары. Несмотря на всю подавляющую мощь германской экономики и не самую честную конкуренцию со стороны немцев, австро-венгерские компании нашли окно возможностей, через которое сумели проникнуть на рынок, казалось бы, полностью контролировавшихся Германией стран – Украины, Польши, Литвы. Кроме того, у Австро-Венгрии была и своя зона влияния, где её корпорации могли более-менее свободно вздохнуть – Италия и Сицилия, Балканские страны. Наконец, продолжал работать и внутренний рынок. Безработица начала быстро снижаться.

В дальнейшем же опять пришли трудности. После того, как Германия сумела окончательно решить свои проблемы в экономике и политике, спрос на австрийские товары снова сократился. В 1924 г. вновь выросла безработица, поскольку правительство вынуждено было отменить дотации ряду неэффективно работающих государственных предприятий. Спрос на внешнем рынке в условиях окончательной ликвидации германских хозяйственных трудностей не мог быть столь высоким, чтобы рост частного сектора компенсировал снижение занятости в секторе общественном. Многим казалось в этот момент, что реформа, осуществлённая правительством Зейпеля, не удалась.

Общественность, желавшая сразу получить все преимущества финансовой стабилизации, не испытав при этом никаких трудностей перехода, встретила экономическую политику социал-христиан в штыки. Лишь немногие верили в успех правительственных начинаний. Пангерманисты могли желать своей империи и своему правительству зла только для того, чтобы появился шанс осуществить Аншлюс, идеям которого даже сама Германия в тот момент начинала придерживаться лишь формально. Социал-демократы считали, что лишь они знают рецепт выхода из кризиса, и параллельно обвиняли социал-христиан в авторитаризме и мракобесии (хотя Зейпель как раз и был склонен к авторитарным методам правления). Роскошная Вена, еще не отвыкшая от тех времен, когда на неё как из рога изобилия сыпались блага, собираемые со всей огромной империи, откровенно высмеивала экономическую реформу, не очень-то стремясь задумываться над тем, откуда в условиях германского внешнеполитического диктата власти могут взять ресурсы для того, чтобы модернизировать и развивать империю. Газеты тех лет сравнивали финансовую стабилизацию с легендой про цыгана, который хотел научить свою лошадь жить без пищи. С каждым днем он давал ей все меньше и меньше корму и дошел уже до той стадии, когда лошадь обходилась одной соломинкой в день. Эксперимент совсем уже было завершился успехом, но тут подопытное животное внезапно скончалось. Ирония иронией, но в реальной жизни страны события развивались совсем по иному сценарию. После укрепления национальной валюты в стране осуществили денежную реформу, которая окончательно превратила австрийскую крону в крепкую валюту – вторую по силе после германской марки. Кризис безработицы 1924 г. удалось быстро преодолеть, и Австро-Венгрия окончательно вступила в эпоху «Золотых Двадцатых». Империя вновь, как и в старые добрые времена, вступила в полосу бурного развития, и даже германское всевластие не сильно омрачало его. Благодаря аккуратной и грамотной дипломатии негативное влияние проникающих в Австро-Венгрию германских экономических гигантов удалось более-менее минимизировать, и даже использовать его на пользу экономике империи, аккуратно и грамотно привлекая немецкие инвестиции – хотя ценой за это было то, что Австро-Венгрия так и не попыталась вырваться из цепей статуса сателлита. Но сателлита уже не настолько слабого, как это было вскоре после Вельткрига.

Помимо экономики, нужно было разбираться с политическими и национальными вопросами. И Зейпель уже давно проявлял желание разобраться с ними по-своему. Как уже было отмечено выше, Христианско-социальная партия, в отличие от пангерманистов и сепаратистов, стремилась сохранить империю, и её представители уже вырабатывали идеологические основы для этого. Выше уже приводились высказывания ряда представителей социал-христиан, для которых было характерно возвышенное и романтизированное обоснование сохранения Австро-Венгрии как Вселенской Христианской Империи. Но католическая интерпретация австрийской истории была неприемлема ни для интеллигенции, ни для рабочих. Игнац Зейпель избегал подобной риторики. Он был здравомыслящим человеком, и, кроме веры в Бога и отечество, обладал ещё политическим чутьем и логическим мышлением. Довольно точную характеристику дал Зейпелю лично знавший его австрийский писатель Стефан Цвейг. Цвейг писал:

”

Католическому священнику необычайной эрудиции предназначено было взять в свои руки руководство ослабленной Австрией после разрушительной и разорительной войны, и на этом посту блистательно подтвердить свой политический талант. Он был решительным пацифистом, ортодоксальным католиком и истинным патриотом Австрии и как таковой ненавидел германский, прусский, протестантский милитаризм, который считал несовместимым с традиционными идеалами Австрии и её католической миссией.

“

В 1916 г. Зейпель опубликовал своё основное теоретическое произведение: «Нация и государство», в котором высказал свою концепцию сохранения Австро-Венгрии как многонациональной империи. Пафос книги – защита многонационального государства на фоне распространяющегося и всё вырастающего в Европе национализма. Зейпель выступил решительным противником отождествления понятий «нации» и «государства» и видел в однонациональном государстве опасность нарушения мирного взаимодействия с другими подобными государствами. В предисловии к книге говорилось, что разработка ясных дефиниций «нации» и «государства» актуальны для всего человеческого сообщества. Допускавшиеся до сих пор «ошибки в этой области неоспоримо составили часть причин Вельткрига».

Он видел три тесно взаимосвязанных стороны национальной проблемы, без изучения которых невозможно прийти к истине:

”

Национальный принцип и государственная идея, компромисс национальностей внутри наднационального государства, сосуществование с нациями за пределами государственных границ.

“

В этой связи Зейпель, разумеется, подчеркивал особую роль Австрии, противопоставляя её однонациональным государствам с их ограниченными возможностями:

”

Чтобы культура человечества не стала на путь понятного исторического движения, должны были быть созданы такие государства, которые образуют мосты от одной нации к другой и собирают в своем лоне многие нации, чтобы научить их понимать и любить друг друга, воспитывать друг в друге стремление к высшим идеалам, нежели только национальные! Австрия и есть такое государство! Прежде всего, на осознании этого основан наш особый австрийский патриотизм.

“

Идейным источником этого особого «наднационального» патриотизма является, по его мнению, христианский универсализм, а Австрия и есть пример христианского государства. Зейпель настаивал:

”

Христианство радуется соединению и смешению рас.

“

Он утверждал:

”

Выполняя задачу объединения наций, Австрия наилучшим образом солидаризируется с католической церковью. И католическая церковь, и Австрия видят в национализме врага.

“

Последовательный «австриизм» Зейпеля приводил его к противопоставлению Австрии мононациональной Германии. Неприятие различия между нацией и государством ведет, по его мнению, к национализму в крайних формах и представляет собой государственную идею «низшего порядка». Идентификация нации и государства (ошибочная, по его мнению) составляет главное в новой истории отличие Западной от Срединной Европы. Признавая некоторые успехи национальных государств, он всё-таки видит в них преобладание отрицательных свойств, главное из которых – утверждение своей исключительности. Это рождает тенденцию к отрицанию основных прав других наций и – ещё хуже – «к ненависти между нациями». Зейпель не устает повторять, что преимущество объединенной домом Габсбургов Срединной Европы заключается в возможности избежать проявления худших сторон национализма. Много страниц автор отводит определению понятия нации и истории её изучения, опираясь на достигнутые в этой области успехи европейской мысли. Соглашаясь с тем, что людей объединяет в нацию общность языка, исторической судьбы, характера, он рассматривает территориальную общность в качестве предпосылки объединения отдельных наций в государство, что придает им более высокую степень организации и достойное будущее. Зейпель напоминает об историческом опыте Римской империи, в которой римляне, не посягая на обычаи других племен, включали их в свой культурный круг; в то же время он противопоставляет древнеримскую традицию современному империализму с его склонностью к колониализму. Стремление современного национализма к построению мононационального государства, по мнению Зейпеля, несет в себе опасность войны всех против всех. К примеру, границы между нациями, долженствующие стать государственными, провести почти невозможно. Рассматривая в этой связи итальянские претензии к Австро-Венгрии, выдвинутые в ходе Вельткрига, Зейпель, ссылаясь на ряд исследователей этого вопроса, делает вывод, что «границы часто проводятся с учетом не национальных, а стратегических интересов».

Выход книги Зейпеля «Нация и государство» стал значительным событием в идейной жизни страны. Даже социал-демократическая «Arbeiter-Zeitung» поместила одобрительную рецензию. В ней отмечалось, что в ходе спора по национальному вопросу мало кто даёт «столь ясное и четкое определение проблемы, так аргументированно доказывает ошибочность отождествления нации с государством». В заключение рецензии автор восклицает:

”

Кто написал эти прекрасные строки? Безродный человек? Социал-демократ крайнего направления? Нет, автор – католический священнослужитель и профессор теологического факультета в университете Зальцбурга.

“

К тому моменту, когда Зейпель вступил на пост министр-президента, основная работа по федерализации Цислейтании была уже сделана. Каждый «штат» имел свою конституцию, свой парламент, и обладал самой широкой самостоятельностью во всех вопросах, кроме внешней торговли, дипломатии и армии. Но всё ещё не помешали бы дополнительные мелкие точечные реформы для отлаживания механизма федерализации. Кроме того, всё ещё нуждался в реформах механизм работы рейхсрата, который до сих пор страдал от переизбытка мелких фракций и, как следствие этого, обструкционизма. Обструкционизм всё ещё оставался огромной проблемой – даже сами реформы Карла I грозили быть сорванными из-за противодействия отдельных групп (чехов, не желавших передавать немецкие части Богемии и Моравии Немецкой Австрии; поляков, опасавшихся разделения Галиции), и потому пришлось максимально задействовать инструмент личной власти императора, чтобы протолкнуть эти реформы.

Обструкционизм, препятствующий нормальному политическому процессу, тяжело отразился на взглядах Зейпеля. Во внутренней политике министр-президент всё больше склонялся к жёсткости, к авторитарным методам управления. В своей идеальной картине он видел Австро-Венгрию скорее однопартийным государством под католическим знаменем – и хотя по объективным причинам он не имел никаких возможностей установить такую систему, всё же Зейпель настойчиво добивался укрепления централизаторских сил и авторитарных тенденций. Конечно, развернуться в своём авторитаризме Зейпель не мог. Во-первых, ему бы просто не дали в парламенте реализовать такие задумки. Во-вторых, и либерально настроенный Карл I открытой диктатуры Зейпеля не одобрил бы, а тот, будучи монархистом, не стал бы перечить императору. Это, кстати, позволило создать неплохой тандем, где император и министр-президент играли роль хорошего и плохого копа.

Главной политической реформой Зейпеля стало упорядочивание работы рейхсрата. Крайне пёстрый национальный состав одной только Цислейтании (не говоря уже обо всей империи) приводил к крайнему разнообразию партий, принимающих участие в работе парламента. Однако их насчитывалось так много, что обычным явлением были партии или фракции численностью меньше десяти депутатов. Такая ситуация приводила к тому, что в рейхсрате никак не удавалось создать стабильное большинство – и, соответственно, это препятствовало эффективной работе правительства. Такая ситуация раздражала Зейпеля, вселяя в него неприятие к демократии и парламентаризму вообще. Однако, поскольку стать диктатором ему бы никто не позволил, оставался только один путь – повышать эффективность тех самых парламентских институтов. Однако Зейпель придал этому пути и авторитарные черты.

Уже в начале своей деятельности как главы правительства Зейпель предложил собственный проект парламентской реформы. Она была направлена на принуждение парламента к созданию большинства. Реформа включала в себя множество мер, среди которых наиболее дискуссионной стало введение инструмента, позволяющего принимать то или иное решение в обход слишком мелких фракций или партий, число депутатов от которых было меньше определённого лимита.  Мелкие фракции и группировки в таком случае лишались возможности влиять на принимаемые решения и, по своей сути, исключались из голосования и вообще парламентского процесса. Обосновывая свою линию, Зейпель ссылался на дикий обструкционизм предшествующих времён, увязывая его именно с деятельностью мелких фракций, которые, во-первых, не позволяли создать работоспособное парламентское большинство и, во-вторых, срывали принятие тех или иных решений ввиду того, что нужно было учитывать мнение всех. Министр-президент критиковал те политические силы, которые считали «свои особые, национальные и даже локальные требования» самыми важными и добивались их безотлагательного осуществления «без учета общего состояния государства и других неотложных общенациональных задач». Зейпель осуждал стремление этих группировок увязывать решение государственных проблем с удовлетворением узкопартийных интересов. Такая политика объявлялась вредной, наносящей ущерб государству и подрывающей авторитет рейхсрата.

Проведение парламентской реформы столкнулось с немалым числом препятствий. Естественно, что против неё яростно выступили представители мелких фракций – в основном от национальных движений. Тут в целом чёрт был не так страшен, как его малевали – каждый «штат» обладал парламентом с широкими полномочиями, что позволяло направить свою национальную энергию на обустройство собственной автономии, оставив рейхсрату общегосударственные дела. Однако многие опасались, что Зейпель со своей склонностью к авторитаризму может использовать эти ограничения для наступления на права ненемецких народов, учитывая, что немецкие партии и даже пангерманисты были представлены в его правящей коалиции. Были и другие аргументы – например, украинское движение опасалось, что под предлогом борьбы с «мелкофракционностью» поляки опять начнут их зажимать. Министр-президент отвечал на это тем, что предлагаемые им меры ограничительные, но не запретительные – и были направлены на сохранение парламентаризма, его дееспособности, что Зейпель считал условием обеспечения стабильности политической жизни империи.

Заседание австрийского рейхсрата

Тем не менее, у Зейпеля нашлось достаточно сторонников для осуществления реформы рейхсрата. Инициативу министр-президента поддержали немецкие партии и пангерманисты – они рассчитывали через обесценивание малых фракций усилить прогерманский курс. С другой стороны, существовала возможность консолидации всех славянских народов – чехов, поляков – в единую структуру. Тут, конечно, многие немецкие деятели колебались – например, отделение Галиции с целью снижения доли славянских народов было для них предпочтительнее. Но после долгого периода нерешительности было всё же решено поддержать проект – среди них были надежды втянуть социал-христиан в пангерманскую волну. Нашлись и сторонники этой меры среди оппозиции, причём оппозиции, с которой у Зейпеля установились реально плохие отношения – это были социал-демократы. Несмотря на общие идеологические основы, всё ещё было актуально разделение социал-демократов на национальные ячейки со своими особенностями и нюансами в идеологии и политике – и далеко не всегда получалось их выставить единым фронтом. Например, на выборах 1911 г. итальянские, польские, украинские социал-демократы получили меньше десяти мест каждая. «Магистральные» социал-демократы были не против объединить все национальные ячейки в единый фронт, и параллельно самая крупная группировка в этом движении – немецкая – неизбежно бы играла в этом объединении руководящую роль.

В конечном итоге – по-честному, через рейхсрат – в начале 1923 г. закон «против мелких фракций» после долгих и яростных дебатов всё-таки протолкнули с мизерным перевесом. В целом у результатов были свои светлые и тёмные стороны. Для различных мелких фракций это означало, что им необходимо обязательно примыкать к более крупным, чтобы завоёванные на выборах депутатские места не пропали зря. И тут закрадывалась проблема, осложнявшая защиту интересов малых партий и малых народов – таким мелким партиям часто приходилось поступаться своими интересами в пользу более крупных партий, ведь порой бывало, что крупные партии могли обойтись без мелких, а мелкие без крупных не могли. Для некоторых малых народов это становилось серьёзной проблемой… которая, впрочем, нивелировалась тем, что практически все в Цислейтании получили собственный «штат» или хотя бы внутреннюю региональную автономию (как галицкие украинцы), в рамках которой получали собственный полноправный парламент – а рейхсрат теперь решал больше не национальные, а внутриполитические и экономические вопросы. А вот тут ликвидация мелкой фракционности шла скорее на пользу.

Был ускорен процесс укрупнения парламентских фракций, партии охотнее вливались в общие структуры, чтобы результаты выборов не прошли впустую. Это упростило механизмы создания парламентского большинства, что, кстати, расширило возможности правительства Зейпеля в проведении его экономической политики и ускорило экономический рост империи в «Золотые Двадцатые». Кроме того, создание более крупных фракций требовало большей склонности к компромиссам. Так, в частности, ввиду усиления позиций немцев и пангерманистов в послевоенные годы возник запрос на создание общей «панславянской» фракции, составленной из множества чешских, польских, украинских, словенских, хорватских и др. партий. Введение ограничительных мер по отношению к мелким фракциям в рейхсрате ускорило этот процесс. А ради этого многим славянским народам пришлось учиться хоть как-то умерять свои амбиции. Когда-то между ними наблюдалось даже некоторое соперничество за статус «третьего элемента» в предполагаемой системе триализма. Чехи, поляки, хорваты – каждый из этих народов видел именно себя в качестве равного немцам и венграм, оставляя за бортом остальных «братьев-славян». Теперь же к ним начинало приходить понимание, что только истинный панславизм может породить полноценный триализм. Процесс осознания этой истины был ускорен национально-административными реформами Карла I. Теперь, когда в Цислейтании были сформированы полноценные «штаты» с очень широкой автономией, необходимость защищать свои национальные интересы на высшем общеимперском уровне постепенно становилась всё менее острой. Кроме того, начальный период недоверия наконец прошёл, и теперь национальные элиты понемногу начинали осознавать, что инструмент автономных «штатов» начинает реально работать. В итоге проблемы различных народов постепенно уходили из общеимперского рейхсрата в парламенты национальных «штатов», а в самом рейхсрате всё более актуальными становились уже не столько «национальные», сколько «политико-экономические» партии. А там, где национальный вопрос выходил на первый план – вместо «узконациональных» партий (которые могли теперь куда более вольготно чувствовать себя в парламентах автономий) возрастало значение «общенациональных» фракций (которые вместо узконациональных проблем должны были решать более масштабные вопросы). И эта «общенациональность» сводилась прежде всего к сопротивлению более-менее единого славянского движения усилившемуся германскому влиянию.

Путь к этому был долог и тернист и полным успехом к концу 1920-х так и не увенчался – «общеславянская» парламентская фракция так и не появилась. Помимо собственных интересов чехов, хорватов и поляков к этому добавлялось то, что на их поле играли и другие партии. Так, социал-демократы во второй половине 1920-х сумели окончательно объединить национальные социал-демократические партии в общую фракцию в рейхсрате – это всё ещё был конгломерат отдельных социал-демократических партий из разных национальных областей, но именно в рейхсрате они теперь окончательно оформилась как единая фракция с общей линией. На раскол национальных фракций рейхсрата играл также и Зейпель со своей социал-христианской партией. Министр-президент предпочитал не ставить на одну лошадь, и старался славянские движения особо не злить чрезмерным углублением союза с немецкими партиями. Более того, в самые ответственные моменты он спускал на тормозах многие откровенно пангерманские инициативы. Почему? Идеология социал-христиан построена прежде всего не на национальных, а на религиозных основах. Поэтому пангерманизм был Зейпелю и его партии, в общем-то, чужд – им был предпочтительнее панкатолицизм. Стремясь расширить свою коалицию, Зейпель активно шёл на контакт с ненемецкими христианско-католическими партиями. Также министр-президент налаживал контакты с чешскими и всё ещё крепкими польскими консерваторами. Хотя недоверие славянских движений к правящей партии из-за поведения немецкого движения всё ещё было достаточно велико, социал-христианская партия уже с начала премьерства Зейпеля начинала достигать успехов в контактах с ними. Да и влияние пангерманизма после пика своего влияния 1919 – 1920 гг. постепенно ослабевало – а Христианско-социальная партия уже к середине 1920-х гг. ассоциировалась теперь не столько как проводник германского влияния, а уже как партия Габсбургов, партия Престола. Наконец, в 1920-е гг. была проведена серия точечных мелких реформ, отладивших механизм функционирования национальных «штатов» и улучшивших их работу.

Вторая половина 1920-х гг. стала временем нового подъёма и экономического роста Австро-Венгрии. Несмотря на явную политическую и усиливавшуюся экономическую зависимость от Германии, австрийская промышленность всё же была достаточно конкурентоспособна для того, чтобы не только держаться на плаву, но и расти в условиях немецкого давления. Параллельно шёл рост уже наметившихся монополистических тенденций, хотя в этом процессе Австро-Венгрия и отставала от Германии. «Золотые Двадцатые» стали временем укрепления уже наметившихся ведущих австрийских корпораций. Продолжали расти сила и влияние австро-чешских компаний «Шкода» и «Штайр», которые в это время активно росли, расширяли спектр производства (так, в частности, обе компании открыли собственное автомобильное производство и скупали под это дело более мелкие австрийские автомобильные компании), благодаря чему не только укрепились на австрийском рынке, но и неплохо держались на международном. И хотя германское влияние в австрийской экономике было очень велико, всё же весьма крепкая промышленность в Австро-Венгрии была, и там таки присутствовали компании, способные не дать себя в обиду.

Всё это омрачалось тем, что Австро-Венгрия даже за это благополучное время не сумела вырваться из статуса сателлита Германии. Это ставило державу Габсбургов в тяжёлую политическую зависимость от северного соседа, ставило под угрозу экономическую самостоятельность империи и осложняло отношения между её народами, поскольку славян растущее германское влияние очень нервировало. Это сложное положение осознавал и сам Зейпель, который, стремясь всеми силами укрепить самостоятельность Австро-Венгрии, регулярно делал реверансы в сторону немцев – иногда, чтобы усыпить их бдительность, а иногда у него просто не было иного выхода. Это грозило осложнить отношения со славянскими народами – и прежде всего политическая дальнозоркость этого политика вкупе с ростом благополучия народа в «Золотые Двадцатые» позволили более-менее восстановить лояльность славянских народов.

Но с одним строптивым народом нужен был особый подход. Чувствуя за своей спиной германскую поддержку, венгры всё более открыто вели себя как независимое государство. Иногда казалось, что вот-вот – и Венгрия при поддержке Германии окончательно отделится, превратив двуединое государство лишь в персональную унию двух независимых стран. Так что помимо лавирования между местными немцами-пангерманистами, хозяевами из державы Гогенцоллернов и славянами Цислейтании на Зейпеля свалился вопрос ещё и об отношениях с Венгрией. За время, пока он находился на должности министр-президента, Зейпель совершил несколько крупных визитов в Венгрию, не раз проводя встречи с премьер-министром Транслейтании Иштваном Бетленом. Поддержание контактов с Будапештом позволило остановить сползание Венгрии в окончательную независимость. Нашлось для этого немало экономических аргументов. Во время Вельткрига Венгрия как аграрный регион сумела организовать хлебный шантаж преимущественно промышленных Австрии и Чехии, что сыграло в своё время немалую роль в расширении её привилегий. Однако в мирное время (и в период бурного развития «Золотых Двадцатых») преимущество начали получать именно промышленные регионы – голод был преодолён, и теперь там процветали куда более прибыльные и эффективные, чем сельское хозяйство, производство и коммерция. С течением 1920-х гг. открылась другая сторона развития Венгрии: увеличение привилегий и самостоятельности Транслейтании сопровождалось её превращением в аграрно-сырьевой придаток, и даже на этом пути понемногу вырастал перспективный конкурент – Украина. В то время, как на горизонте сельхозэкспорта возникали новые конкуренты, в самой Венгрии аграрии (среди которых большая доля принадлежала земельной аристократии) в основном почивали на лаврах. На этом фоне росла зависимость Транслейтании от промышленных товаров – а успешная экономическая политика Зейпеля благотворно отразилась на австро-чешской промышленности и позволила не отдать Германии слишком большую долю венгерского рынка. Это тоже сыграло свою роль в том, что австрийская власть худо-бедно сумела протащить дуализм через 1920-е гг.

Таким образом, несмотря на огромное количество проблем и не до конца решённых вопросов, 1920-е гг. стали для Австро-Венгрии не менее «Золотыми». И ассоциировались «Золотые Двадцатые» в том числе и с министр-президентом Цислейтании Игнацем Зейпелем. В историю он вошёл как во многом противоречивый деятель – одними он рассматривался как крупный интеллектуал, проведший империю Габсбургов через очень ответственное время, правоверный католик и великий государственный деятель, другими же он изображался как демонический чёрный человек, символ клерикального мракобесия и носитель антидемократических идей. Консерваторы, католики и сторонники империи воспринимали министр-президента как «мудрого пастыря», в то время как социал-демократы и синдикалисты за авторитарные замашки дали ему прозвище «прелат без снисхождения». Зажатый между пангерманистами и славянами, строгим надзором старшего союзника и растущей самоуверенностью венгров, Зейпель должен был провести корабль Габсбургов через всех этих чудовищ с минимум потерь. И, в принципе, он сумел справиться с этой задачей. Осторожность и ум священника, а также политический опыт позволяли ему и, следовательно, его партии, избегая категоричных заявлений, тем не менее, получать выгоды для своей империи даже в самых сложных внешне- и внутриполитических условиях. Заключая тактические союзы с немецкими партиями и даже пангерманистами в своих целях, Зейпель понимал опасности пангерманского пути, тот вред, который он мог нанести отношениям со славянскими народами империи. Твёрдо намеренный сохранить империю, Зейпель старался наладить отношения со славянами (не чураясь уступок и компромиссов) – именно при нём окончательно спал градус чешского недовольства, именно при нём ослаб польско-украинский конфликт, именно при нём был по максимуму задействован инструмент сотрудничества с евреями как посредниками между поляками и украинцами (что выглядит особо иронично ввиду того, что давний основатель Христианско-социальной партии Карл Люгер был убеждённым антисемитом, да и до сих пор среди социал-христиан антисемитов хватало). Не пытаясь вырваться из-под влияния Германии, лидер социал-христиан больше стремился решать первоочередные проблемы, которые стояли перед Австро-Венгрией. Несмотря на «имперскую мистику», иногда присутствующую в речах и работах Зейпеля, он оказался большим прагматиком, чем социал-демократы и многие представители национальных движений. Его отношение к положению родины отражает состоявшаяся 31 июля 1928 г. беседа Зейпеля с императором Карлом I в которой министр-президент назвал нынешнее положение своей страны следствием слабости и ошибок немцев в самой Австрии:

”

То, что мы осуждены в течение некоторого времени на жестокое существование зависимого государства – это заслуженная судьба и хороший урок.

“

Политика Зейпеля воздалась империи сторицей – «Золотые Двадцатые» стали для Австро-Венгрии благополучным и динамичным временем. Бузящие в послевоенное время народы удалось успокоить. Даже среди чехов, когда-то наиболее последовательных проводников идеи освобождения из-под власти Габсбургов, распространялись лоялистские настроения. Ослаб польско-украинский конфликт. А Вена вернулась в прежние времена роскоши и благополучия. Несмотря на усиление экономического влияния Германии, крупнейшим компаниям Австро-Венгрии всё же удалось сохранить свою независимость – и австрийские товары сумели занять свою нишу на европейском и мировом рынке. На улицах Вены и Праги, Кракова и Львова, Будапешта и Сараево разъезжали автомобили австро-венгерских марок – «Австро-Даймлер» и «Штайр», «Шкода» и «Татра» (хотя сама компания так и оставила себе название «Nesselsdorfer Wagenbau-Fabriksgesellschaft», с 1919 г. она решила выпускать свои автомобили под более благозвучным и запоминающимся названием «Tatra» — в честь горной системы Татры).

Сам Зейпель оставался министр-президентом вплоть до 1930 г., пока резко начавшийся экономический кризис не ослабил его позиции. Когда-то всемогущий лидер социал-христиан, попав под удар кризиса, подал в отставку, а в 1932 г. он умер. Последовавшие за Зейпелем лидеры Христианско-социальной партии не отличались ни яркостью предшественника, ни политической дальнозоркостью. А ведь Австро-Венгрии в тот момент предстояли тяжёлые испытания…